надеюсь, хватит, чтобы расплатиться. Я поехал, буду не раньше шести вечера.
Все это время я ловил на себе заинтересованный взгляд армянина, который отказал Гаечке и наблюдал за нами из-за забора. Давай, дедуля, созревай! Еще килограммов тридцать собрать — вообще песня будет.
Я уселся на переднее сиденье, поджав ноги, назвал бабушкин адрес и, опустив стекло, крикнул Илье:
— Карп на тебе.
Сейчас поеду к бабушке, познакомлю ее с Антоном Анатольевичем, мы отнесем в подвал хурму, потом повезем товар на вокзал, я выйду на рынке, а дальше сяду н автобус — и к друзьям. Затем бабушка отправится на вокзал, передаст фрукты проводникам, вернется домой, а мы с водителем сгоняем за второй партией хурмы. После я на Карпе заберу Бузю, и мы повезем вещи детям, как раз все будут на месте. Еще неплохо бы им круп и тушенки привезти… нет, тушенку не стоит — сразу съедят. А на крупах три дня продержатся, пока непогода не утихомирится.
Когда выехали на главную дорогу, Антон Анатольевич сказал:
— Тебя мне Бог послал, честное слово! Пенсия маленькая, работы нет, Валечка у меня лежачая, деньги нужны — просто край.
— Что с ней? — спросил я для поддержания беседы.
— Перелом шейки бедра, — вздохнул он. — Она молодая еще, пятьдесят пять лет. Операцию бы… Но дорого. Очень дорого, не хватит, даже если все продать. — Подумав немного, он продолжил: — На самом деле работа в мастерской от звонка до звонка даже хуже. А тут и деньги, и свобода. Хозяйство ведь тоже на мне. А сыновья… Помогают, конечно. Но не для того мы их растили, чтобы привязать к себе и превратить в сиделок. Пусть вьют гнезда, строят свою жизнь.
Я слушал и кивал, вспоминал приятеля, который всю сознательную жизнь посвятил матери и нес свой крест, как знамя. В итоге ни профессии, ни семьи, ни детей. И тут дело даже не в том, молодец он и заботливый сын или рохля, позволяющий вить из себя веревки, а в родителях, которые уловками и манипуляциями воруют жизни своих детей и привязывают их к себе.
— Я ведь чего больше всего боюсь, — продолжал изливать душу водитель, — если со мной что-то случится, все ляжет на плечи Стаса или Ивана. Валя тоже это понимает, и не переживет…
— Все будет хорошо, — проговорил я и подумал, что вот это и есть любовь — когда люди жертвуют собой ради близких. Бескорыстно, в ущерб себе.
— Как долго тебе потребуются мои услуги? — спросил водитель.
— Еще месяц точно, потом — с большой вероятностью. С бабушкой поговорите, в основном она будет кататься.
Мы свернули с главной дороги, запруженной огромными фурами, и по серпантину поехали в Васильевку.
Бабушка и Каюк возились в сарае: куриный помет складывали в огромные бочки, чтобы он там перебродил и к весне сгодился для удобрения. Боцман, увидев меня, вскочил и прижал уши. Я указал на него пальцем:
— Выговор тебе! Кто не следит за территорией?
— Он уже пожилой, — защитила питомца бабушка. — Восемь лет ему. Слышать стал хуже.
— Я привез водителя и центнер хурмы. Место в подвале освободили? Чую, это еще не все.
— Освободили! — воскликнул Каюк, с радостью оставляя свое нечистое занятие. — Погнали грузить.
— Ба, готовься — поедете на вокзал, — распорядился я.
Бабушка неспеша последовала за нами, держась за поясницу. В кухне взяла трубку и, раскурив ее, вышла к Антону Анатольевичу, который почему-то так распереживался, что аж взмок.
Мы с Каюком принялись таскать ящики в подвал и складывать друг на друга у дальней стены, над которой не было полочек с многочисленными банками с вареньем, соленьями и компотами.
Тринадцать ящиков встали друг на друга и уперлись в потолок, три остались в машине и сегодня поедут в Москву вместе с двумя коробками груш, которые хранились здесь же, и пятью ящиками винограда.
— Мариам возит только сладости, — отчиталась бабушка, выпуская кольцо дыма. — Я передоговорилась с бригадиром, он уверяет, что «холодильники» забиты под завязку — товар девать некуда. Так что до февраля фрукты будут.
Как раз дед накопит на «запорожец».
Закончив с погрузкой-разгрузкой, я и Каюк, который так же работал грузчиком на вокзале, уселись в машину, заполнив салон — бабушка заняла переднее сиденье. Ящики сложили в багажник, а что не влезло, пошло на крышу жигуленка.
В центре я их покинул и рванул искать Бузю, который где-то промышлял мойкой машин. Не нашел. Заскочил в магазин, купил два килограмма риса и гречки — бездомным. Направляясь к остановке и думая, что до отправления автобуса еще двадцать минут, я глянул на ступени возле центрального входа, заметил валютчика. А не узнать ли, как обстоят дела?
Павел как раз не был занят, поприветствовал меня и сходу сказал:
— Сегодня долларов нет: крупный заказ. До завтра терпит?
Покосившись на его напарницу и подругу сердца, лузгающую семечки из бумажного кулька, я мотнул головой.
— Я по другому вопросу. Слышал от бати, что главаря «Славян» завалили. Так что опасности больше нет.
Валютчик растянул губы в недоброй ухмылке, подумал, говорить или нет, и все-таки решился:
— Войтенко-младшего тоже… того. Рынок теперь под грузинами. Жена Руслана хозяйка только номинально.
Как же хотелось продемонстрировать осведомленность, сказать, что в курсе, кого и за что застрелили, но решил не отсвечивать и просто спросил:
— Это хорошо или плохо?
— Наверное, хорошо. Олег-то крысой оказался…
Подошла блондинка с волосами, стоящими дыбом, в вырвиглазной розовой олимпийке и штанах-«мальвинах». Увидев ее, Павел развел руками и крикнул:
— Сотку недобрал. Ждешь?
— Хрен с тобой!
Демонстративно чавкая жвачку, женщина удалилась. Типичная представительница эпохи, хоть на фото ее — и в учебник.
— Удачи! — сказал я и удалился, кивнул напарнице Леночке.
Та кивнула в ответ, выплюнула шелуху, и она повисла на ярко-розовой губе.
В автобусе я думал о вечернем звонке деду, о поездке к сиротам, видике Каретниковых, о работниках Канальи и новом водителе. Мысли крутились каруселью, разлетались и собирались в другую картинку калейдоскопа, меняя приоритеты.
Хурма была лишь незначительным эпизодом, не слишком денежным, так, развлечением для поддержания штанов, потому выпала из мыслей.
Каково же было мое удивление, когда под нашей шелковицей я заметил нагромождения ящиков, словно там открылся пункт приема стеклотары. Я аж с шага сбился. Сколько там? Сто процентов, в два раза больше,
