Михаил, кстати, демонстрировал заметный административный талант, и как раз сейчас был заместителем начальника на постройке железной дороги между Красноярском и Иркутском. Более того средний сын настолько был увлечен делом, что даже в столицу приезжал раз в год на мой день рождения, когда тут собиралась вся семья. В его лице нашел — или правильнее было бы сказать взрастил — настоящего фаната железнодорожного дела, который уже сейчас регулярно писал о необходимости продления Великого Сибирского Пути до самого Тихого океана. Глядишь, лет через пять, он сам этим и займется уже в статусе полноценного руководителя стройки.
— Пока не поймешь, зачем я тебя туда отправил, — я только пожал плечами. Разговор получался тяжелым и неприятным, причем я понимал, что виноват во всем только я сам. Если старшему сыну я старался всегда уделять максимум внимания, то на младших детей времени банально не хватало. — Это только для твоей пользы.
— Ты еще скажи, что лишил моих детей статуса великих князей для моей пользы, — эта проблема тоже неожиданно всплыла спустя двадцать лет. Когда-то я сильно поссорился из-за этого решения с братом, теперь на меня начали давить младшие сыновья. Можно сказать, круг замкнулся.
— Ты еще даже не женат, какие дети?
— Ну да, женишься тут сидя в самой заднице мира… — Тут сын явно лукавил, претендентки были, да и без них он, по моим данным, вполне неплохо проводил время, не слишком напрягаясь службой. Ну и конечно сын императора всегда найдет себе женщину для удовлетворения естественных потребностей. Так что прибеднялся он явно напрасно. — Такое только в историях иллюзиона бывает.
— Ну-ну… — Не стал я обострять тему, поскольку женитьба младшего сына не была пока в приоритете. Просто потому что на горизонте не виделось подходящих кандидатур.
Иллюзион кстати продолжал победное шествие по империи. Нехитрая забава, оживляющая нарисованные на пластинах картинки, неожиданно стала феерически популярной и всего за несколько лет со скоростью лесного пожара распространилась по всем крупным городам страны. К сожалению, очевидная техническая неразвитость ограничивала нас в плане длины сюжетов, однако даже в таком виде годовое количество посетителей всех иллюзионов страны — а также ближнего зарубежья — уже в прошлом 1851 году составило больше десяти миллионов человек.
Мелкое разовое развлечение на глазах превращалось в мощнейшую отрасль промышленности. Банально — количество художников, занятых в создании и дальнейшем тиражировании «мультфильмов», уже сейчас исчислялось сотнями и это, не говоря про другие востребованные здесь профессии.
Новые двух-трехминутные жанровые сценки выходили чуть ли не каждую неделю, зрители распробовали своеобразные сериалы, в которых имелись сквозные персонажи, раз за разом попадавшие в странные и курьезные истории, и постоянно требовали добавки.
Меня же интересовал иллюзион в первую очередь как инструмент пропаганды, поэтому над всеми театрами и студиями, производящими «иллюзии» был установлен строжайший надзор со стороны СИБ. Воистину кино — пусть даже в таком кастрированном виде — было в моменте самым важным из искусств. Просто, потому что способно было охватить максимально широкую аудиторию без зависимости от пола, возраста, социального положения и уровня образования.
Воспользовавшись чужим опытом, мы сформировали «кинопередвижки», которые были способны давать представления вне специально оборудованных помещений и пущены по мелким городкам и селам. В городе с населением в три тысячи человек такая передвижка могла давать представления по нескольку дней кряду, пока все желающие не насытятся невиданной ранее диковинкой, и не посетят иллюзион по два-три раза. В небольших деревнях обычно хватало полдня чтобы утолить жажду людей к прекрасному.
Ну и конечно среди блоков развлекательных роликов в обязательно порядке вставлялись информационно-новостные и откровенно пропагандистские. Последние, впрочем, большого отторжения у зрителей не вызывали, поскольку население пока еще не было пресыщено обилием льющейся из всех щелей пропаганды, так что подобные идеологические закладки в основном воспринимались как должное.
— Что «ну-ну»? — В свою очередь Николай был явно настроен повыяснять отношения, впрочем, ситуация к этому не располагала, колесо сделало полный оборот, и нужно было слазить обратно на грешную землю.
— «Ну-ну» — означает, что жену я тебе подберу, даже не сомневайся. И руководствоваться я буду не твоими желаниями, уж извини, а пользой для страны. Империя превыше всего, превыше тебя и меня, наших фантазий, мечтаний и желаний. Я предлагаю закрыть этот разговор и надеюсь, что мне больше никогда не понадобится объяснять тебе столь очевидные вещи.
Мы с сыном отошли от аттракциона и окруженные кольцом охранников из состава императорского коновая двинули в сторону главного павильона, где сегодня вечером планировалась очередная презентация, на этот раз связанная новыми достижениями в химии.
Я шел сквозь толпу людей, в которой были гости со всего мира и неожиданно для себя обратил внимание на одежду, в которую были одеты некоторые — их было очень легко отличить от местных — заграничные гости.
Тут нужно сделать пояснение, что Россия еще со времен Петра была страной мундирной. Мундиры носили все, кто хоть чего-то стоил в этой жизни. Военные, госслужащие, студенты, гимназисты, врачи, учителя, работники почты и железной дороги. Каждое ведомство имело мундиры своего собственного образца, фасоны, знаки различия, значки, виды полагавшегося оружия и головных уборов. Какие-то ведомства старались идти в ногу со временем, другие держались за традиции. Так, например последнее время стало модным отказываться от еще недавно обязательных даже гражданским чиновникам шпаг и переходить на более короткие в обращении кортики. Вроде и при оружии, и таскать удобнее. Военные же и вовсе — «о ужас!» — стали переходить с неактуального теперь в практической плоскости холодняка на компактные барабанники.
Такая «мундирность» зачастую приводила к тому, что современные тенденции в мире мужской моды в Россию приходили с определённым запозданием. Какая тебе разница, какой формы фраки носят в Париже, если ты все равно носишь мундир — не только на работу, но и в повседневной жизни — 90% своего времени.
А в Европе меж тем происходило столкновение старого французского стиля, связанного с ношением длиннополых камзолов попугайских расцветок, вышитых золотом и серебром, с новым. Так называемым «английским». И в этом столкновении четко просматривалось отражение имеющих место в большой политике раскладов. Если в моей истории в середине 19 века произошел так называемый «великий мужской отказ» — переход мужчин на одноцветные строгие костюмы, мода на которые сохранилась аж до первой половины 21 века, то тут все было несколько сложнее. Франция тут сумела сохранить свои позиции как одного из главных мировых гегемонов, занимая почетное третье место после Англии
