class="p1">Только лицо, несмотря на широкую улыбку, было слишком взрослое. И в уголках глаз уже толпились морщинки-лапки, подсказывая: этой девице давно не пятнадцать.
— Что вы здесь делаете?
Я хотела спросить строго, но вышло — неуверенно. Разговор с Лирой осел внутри душной сонной тяжестью, и теперь я хотела только умыться, сесть поудобнее и скользнуть сознанием в тёплый, пушистый свет, сквозь который от меня тянулась вдаль золотая связь.
— Он просыпается, — сказала Става.
— Просыпается? — я глупо моргнула. — Кто?..
Става закатила глаза и картинно покрутила кистью в воздухе:
— Ну этот твой. Как там его.
— Дезире?!
— Этот твой лунный, — снисходительно продолжила Става. — Так что можешь кончать эту свою ерунду со склепами.
Я плотно затворила дверь, ногой подтащила к себе стул и села.
Просыпается. Он — просыпается.
— Он… в порядке? — хрипло спросила я.
— Да что ему сделается? Или, думаешь, лунным господам снятся кошмары?
Я была уверена, что лунным снятся кошмары, даже если они не спят. А если уж спят, так, наверное, и подавно! Я хорошо помнила, как Дезире говорил о чёрной воде и мёртвых деревьях; в его голосе звучали, дрожь, тоска и боль, с какими люди пересказывают страшные сны, если в них кто-то умер.
В чём я не была уверена, так это в том, что странной девице из Волчьей Службы следовало об этом знать.
— Лежит там себе, — продолжала Става с кривой улыбкой, — реально кусок света, просто отвал башки!
— Где?
— Да какая тебе разница.
— Но я…
— Нечего тебе там делать.
— Но…
Става осклабилась.
— Видишь ли, змейка, возрождение лунного — это вроде как до жопы личный процесс. Типа того, интимный. И волшебный прямо отсюда и до обеда.
Я наморщила лоб, а потом сообразила:
— Вас что, тоже не пустили?
И Става разулыбалась:
— Вот видишь? А на первый взгляд — дура дурой.
Я глянула на неё хмуро и едва удержала рвущееся из зверя шипение. Я так и не могла понять, в кого превращается сама Става, но моя змея оценивала наши с ней шансы на победу в драке как сомнительные и предлагала поскорее ввинтиться под какой-нибудь симпатичный камень и шипеть оттуда. А если мерзкая гостья нападёт сама, кусать в шею, чтобы она сдохла хотя бы от яда!
Он просыпается, — напомнила себе я, с трудом сбрасывая с себя воинственное оцепенение и расслабляя руки. Он просыпается. Лежит, как кусок света… получается, теперь он просыпается совсем? Вместе с телом?
У него будет тело. И — почему-то это я знала совершенно точно, — меч тоже будет. Белый рыцарь с крыльями, безразличный и пугающий. Он приходит за теми, кто спутался с запретной магией, и обрушивает на них всю ярость грозового неба.
Юта знала его, как Филиппа Спящего. В человеческих текстах его называли десятком разных имён, но всё больше — Усекновителем. И его пробуждение никогда не означало ничего хорошего.
Что это значит… для меня?
Я хотела видеть его — до дрожи в пальцах, почти до слёз. Что-то во мне ужасно к нему тянулось. Дезире был моим другом, нас связывали пустая болтовня и сложные ночные разговоры, много пустых суббот на склонах Марпери среди газет и учебников по радиотехнике, долгая дорога в Огиц, непонятное тепло, потерянность, разбитый привычный мир, пустота неизвестного вместо будущего, кошмары, идеи, десяток придуманных платьев и золотая нить, тянущаяся через свет. Всё это было так много, что в моей жизни не осталось никого ближе и важнее.
Но это всё — мне.
А я, как милостиво напомнила когда-то Юта, всего лишь двоедушница. И пока я искала его, пока боялась и плакала… что делал он в своём где-то там? И каким он проснётся?
Царственным лунным, чей покой охраняют так старательно, что не пустили даже какую-то важную сотрудницу Службы?
Эти мысли отдавали горечью и чем-то кислым, несвежим. Я смяла ладонью юбку, потом опомнилась и расправила ткань, разгладила её ладонью. И только потом заметила, что Става так и сидела на столе, болтая ногами и чуть склонив голову.
— Чего вам? — хмуро спросила я.
Она широко улыбнулась и фыркнула:
— А я уж думала, ты и не спросишь! Видишь ли, змейка, какое дело… мне пригодилась бы твоя помощь.
— Моя?..
Я с трудом могла придумать, зачем понадобилась Волчьей Службе. Разве что снова посветить на руки этими их артефактами, но для этого вовсе не обязательно было заявляться ко мне домой. Да и вещей никаких при Ставе как будто не было: единственный карман сарафана был декоративным, с вышивкой, располагался на груди и казался пустым.
— Твоя, — серьёзно кивнула Става. И тряхнула головой: — Ты не дуйся, мне все говорят, что у меня шутки дурацкие. Это всё имидж, знаешь, что это такое?
Я оглядела Ставу с ног до головы. В колледже нам преподавали индивидуальный стиль, но очень модную, всегда с иголочки одетую преподавательницу схватил бы кондратий, если бы она увидела такое применение своей науки.
— Мне очень нужно поговорить с ним, — сказала Става, и дурашливость и правда слетела с неё, как шелуха. Теперь фиолетовый сарафан казался будто снятым с чужого плеча. — С твоим лунным. Это важно для Кланов, а, может быть, и для всего мира.
— Поговори, — тускло сказала я и пожала плечами. Во рту было сухо и неприятно.
— Это может быть непросто, — мрачно возразила она.
— И я, по-вашему, могу что-то с этим сделать?
Она усмехнулась:
— По-моему, никто не помешает ему заявиться сюда, как только у клубка света отрастут ноги.
Сердце подскочило в груди так, что казалось: в соседнем квартале слышно, как оно бьётся. Часто-часто, громко, встревоженно. Оно надеялось на что-то, глупое.
— Я не его… как там это… хме, что бы это ни значило. Мне говорили, что…
— Глупости говорили, — отмахнулась Става. — Я кое-что знаю о лунных, змейка. Не сомневайся, он появится.
— И… что?
— И ты сделаешь так, чтобы он со мной встретился.
Я нахмурилась. Что-то воздушное и сладкое, как облако сахарной ваты, в моей голове застряло на первой фразе: он появится. Он придёт, потому что я что-то для него значу, хме я там или не хме. Даже совершенно посторонняя двоедушница заметила, что между нами что-то…
К счастью, помимо девичьей глупости в моей голове водилось кое-что ещё. И это что-то заметило встревоженно: разве могу я что-то обещать? Разве могу я заставить своего друга встретиться с морочки знают кем, которые занимаются какими-то ужасно таинственными делами и светят на крысиные деньги лампочкой?
«Ты сделаешь так, чтобы он…» — я могла бы рассказать, или попросить, в
