себя изысканиям. Он заменил свои глаза зеркалами и научился видеть мириады вариантов будущего много чётче, чем человека перед собой.
Он передал свой дар дочери, чтобы она передала его своим детям, а те своим детям, чтобы Род Маркелава стал великим и могущественным, даже если пока не все понимают, что к этому стоит стремиться. Он мечтал чувствовать себя на материке хозяином, а не гостем, и чтобы сами волки шли к нему на поклон.
Он назвал себя оракулом. И, умирая, сделал оракулом свою дочь. Вот только на этом их линия оборвалась, когда её единственный сын сошёл в могилу от нелепой случайности.
— Могущество, — сказала Лира медленно. — Великая сила всё знать, какой никогда не видел новый мир…
Этот дар не должен был пропасть, и, похоронив сына, оракул год за годом всматривалась в хитросплетения будущего, чтобы найти в нём хоть единую искру, хоть тень, хоть самую робкую из надежд, что она может не быть последней.
Всё предопределено, всё написано, и у каждого своя судьба. Вот только предопределено — кем, и написано — где?
Будущее — роскошное полотно из тысяч связанных нитей, бурная река из многих ручьёв, поток света, состоящий из одиноких танцующих искр. На какую ни посмотри, все они определены.
Вот ты, двоедушница, не знаешь разве, что твоя дорога известна до последнего поворота? Она просто есть, от неё никуда не деться. Твоё будущее создано из твоего прошлого: из всех тех мест, где ты уже был, из всех тех лестниц, на которых ты оступился, из сбитых ног, из пыли в лёгких, из отпечатанного в нёбе запаха вереска.
Твоё будущее сделано из твоей крови: из тех, кто был до тебя, из слов, сказанных тебе в младенчестве, из долга, из того, каким тебя видят, из впитанных чужих надежд.
Твоё будущее сделано из твоей сути: из крошечной искры чего-то нового, что ты посмел принести в мир жёстких законов и ясных взаимосвязей.
Если знать всё это — разве нельзя сказать до совершенства точно, каким будет будущее? И как же вышло, что оракул видит не его одно, но бесконечное множество вариантов?
— Мы выбираем? — робко предположила я.
Я почти потеряла нить того, о чём она говорила.
— Выбираем? Мы?..
Лира покачала головой и рассмеялась.
Случайности! Великое множество ничего не значащих случайностей, каждая из которых одновременно известна заранее и хаотична. Может быть, мы свободны даже меньше, чем каменные горгульи в особняке Бишигов, но то, что мы можем — о, это капли, вылепляющие новый мир.
Это почти абсурдно: то, какая мелочь может…
— Она нашла возможное будущее, — горько сказала Лира, — и она помогла ему сбыться.
Что может сделать уродливая старуха с даром, который до странного похож на проклятие, чтобы молодая, талантливая колдунья из хорошей семьи захотела жить её жизнью? О, она кое-что может.
Достаточно сказать озлобленному подростку, будто бы он чего-то стоит. Ради этого он убьёт один раз, другой и третий. Смерть породит страх, а страх породит боль, уродство и запретную магию, и эта магия станет так заметна и ясна, что волчьи слуги из тех, что одержимы Крысиным Королём, не смогут пройти мимо; тогда мальчик из Маркелава, верный сын своей семьи, умрёт; тогда сам родовой дом посыпется, как карточный; тогда молодая колдунья узнает, чего стоит свобода, и чёрная вода отравит её кровь.
Вся эта ахинея сплелась в моей голове в комок, непонятный и горький, но я смогла спросить только:
— Это всё… о ком-то?
А Лира рассмеялась:
— Тебе всё равно никто не поверит.
И теперь она будет — оракулом! Если не высмотрит в вариантах будущего чего-то совершенно иного, чего-то невозможного, чего-то, что не смогла за много-много лет увидеть и предотвратить сумасшедшая старуха, третий глаз которой смотрел яснее обычных двух.
Жить в Кланах и предсказывать двоедушникам. Продолжать дело больной ведьмы, окончательно потерявшей границу между хорошим и плохим. Держать в руках клубок из тысяч нитей, видеть смерти близких в десятках и сотнях сценариев и знать, что в руках — одновременно великая сила, и вместе с тем никакой власти.
— Два дня, — сухо усмехнулась Лира, величественно поправив растрёпанную чёлку. Глаз, нарисованный на лбу, был открыт, и из него на меня смотрел космос. — Прошло всего два дня с тех пор, как оно… хлынуло. И посмотри, посмотри! Я уже дошла до того, что реву на плече у двоедушницы!
Она казалась сама себе безумной и смертельно больной. Она стала вдруг зрячей — и слепой. В ушах звучал шелест мёртвой воды, собранной из битого стекла, и сама Тьма-прародительница…
— Что за вода? — перебила я. — Вода из стекла. Что это?
— Так звучит Бездна, когда зовёт своих детей.
— Детей… Бездны? Как Луны, только Бездны?
Лира безразлично пожала плечами. Кажется, даже она, оракул, одарённый невозможным могуществом знать ответ на любой вопрос, не понимала, что такое Бездна.
Может быть, никому из людей не положено знать, что она такое.
— Ты только не умирай, — сказала Лира. — Мне почему-то не хочется, чтобы ты умирала.
У твоей смерти голубые глаза, — шелестела вода внутри меня.
Не знаю, слышала ли её Лира.
— Госпожа, — это водитель подошёл подчёркнуто медленно и шумно, чтобы ничего не подслушать, — вы просили напомнить вам про…
— Да, — властно сказала Лира, неуловимо выпрямив спину и как-то умудряясь глядеть со скамьи на него, стоящего, сверху вниз. — Подожди нас в машине.
Она дождалась, чтобы он отошёл на десяток шагов, и только затем закашлялась.
Лира кашляла долго, надрывно, всё пытаясь из вежливости прикрывать рот ладонью; она задыхалась и краснела, глаза слезились, и я пыталась даже похлопать её по спине, но Лира только отмахнулась.
Потом она умолкла. Вдохнула. Расправила плечи.
На влажной коже руки расплывалось пятно чернильной, металлически блестящей тьмы.
lvi
— Ты была права.
Я так удивилась этим словам, что не сразу нашла в них другую странность: они раздались изнутри комнаты, которую я только-только отпирала ключом.
Я слишком сильно толкнула дверь, и она громко треснула ручкой о платяной шкаф.
Става сидела на моём столе, болтая ногами. На ней был очень короткий сарафан из фиолетового вельвета, жёлто-зелёная полосатая рубашка и малиновые колготки, а волосы она заплела в три тугих, торчащих в стороны косички. На руках — ряды широких фенечек, на шее — бусы из бисера, в ушах — крупные ярко-розовые серьги. Всё вместе это создавало образ придурковатой девочки-подростка, у которой нет ни матери, ни старшей сестры, чтобы привить хоть чуть-чуть вкуса и сдержанности.
