это было. Я уже видела похожее изображение. И не только на теле Риты. Дневники Вирджинии Харди тоже были изрисованы ими. Видимо, Джинни давала прозвища не только другим, но и себе. Вероятно, Рита нашла дневники, когда убирала в комнате Джинни, и помешалась на ней настолько, что набила тату и стала заманивать парней на водонапорные башни. Но с кем? С кем она это делала? Кто сделал те фото, если не Джордж?
Когда мы с Диккенс подъезжали к Холмсли Вейл, небо стремительно опускалось, последовательно стирая очертания домов и деревьев, а по земле начинал стелиться знакомый вечерний туман. Полицейская изрядно устала и казалась еще более молчаливой, чем раньше, если это в принципе было возможно. Она провезла меня мимо «Кабана и хряка», закрытого крест-накрест полицейской лентой, отчего мне стало не по себе: я успела привязаться к своей комнатке и все еще не верила в виновность Джорджа. Даже если ему удастся оправдаться, вряд ли арест смогут быстро забыть его постоянные посетители. Это непросто даже в большом городе, а тем более в Холмсли Вейл.
Навстречу по противоположной стороне дороги шла Дилан. На улице было теплее обычного, и она расправила свои длинные по пояс волосы на куртке. Они окружали ее пушистым белым облаком, делая похожей на ангела. Маленькая невинная девочка, совсем как ее мать двадцать лет назад.
– Совсем как ее мать… – проговорила я.
– Что? – спросила сбитая с толку Диккенс.
– Остановите у центральной площади, пожалуйста! – воскликнула я, и она успела притормозить.
Я попросила не ждать меня и побежала на почту. Мне нужно было ввести в поисковике «хлопковый мед».
Мэри сидела за одной из швейных машин и в свете настольной лампы что-то шила на руках. Я вошла, звякнув входным колокольчиком. Кошка на одном из раскройных столов приподняла голову и снова положила ее обратно, засыпая. Мэри подняла на секунду глаза на меня и тут же опустила их на свою работу, задав вопрос:
– Где-то зацепили кашемировый свитер, Маделин?
Я растерялась и смотрела на нее вопросительно. Она снова оторвала взгляд от куска ткани в руках и обвела ладонью вокруг себя:
– Это мастерская по ремонту одежды.
– Нет, я пришла поговорить с вами, Хлопковый мед.
На лице Мэри ничего не отразилось, но руки ее перестали работать иглой. Лицо, ставшее безэмоциональной маской, говорило лучше, чем яркая реакция.
– Как вы узнали? – выдавила она через несколько очень долгих секунд.
– Догадалась по Дилан. Джинни всем давала кодовые имена…
Клички. Джинни всем давала клички. Прозвища. Даже если ей нравился человек, все равно придумывала ему что-то. Когда ты красивая богатая девочка, это свойство кажется милым, а не грубым.
Мэри отложила свою работу, отодвинула ящик стола перед собой, достала небольшую металлическую фляжку и медленно открутила на ней пробку. По мастерской разлился крепкий аромат виски. Мэри пересела в глубокое кресло с высокой спинкой, медленно отпила из фляжки и махнула мне на кресло ближе к выходу: садись.
– Что же вам интересно, Маделин? – миролюбиво спросила она.
– Теперь поговорим честно, без секретов? – недоверчиво спросила я.
Она картинно подняла одну руку, словно давая слово на Библии.
– Вам я могу рассказать что угодно – в конце концов, вы просто писательница. Даже если перенесете все, что я вам расскажу, в книгу, это все равно будет ваш вымысел. Даже засудить вас смогу при большом желании.
– Тогда зачем рассказывать?
Она потянула с ответом, смакуя еще один глоток крепкого напитка.
– «Синдром попутчика» – так это называется. Мне о нем Джинни рассказывала, когда мы были маленькими. Ты готов поделиться с тем, кого встретил только что, самым сокровенным, потому что через несколько часов вы расстанетесь навсегда и никогда больше не встретите того, кто мог бы вас осудить или одобрить ваши действия. В этом и суть попутчика: он беспристрастен. Сейчас для этого есть психотерапевты. Ну, в больших городах, конечно, у нас их нет. У нас есть только полицейские психологи, каждый раз разные. То ли для того, чтобы не дать им и тебе шанса друг к другу привязаться, то ли потому, что никто из них не хотел во второй раз ехать на разговор с обезумевшей от горя матерью. Поэтому всех так тянет поговорить с вами, Маделин. Ведь вы здесь ненадолго. Прилетели, как яркая экзотическая птица, и так же улетите, увозя с собой все наши секреты. И все же я не могла рассказать вам всего. Не могла открыть то, что хранила столько лет. Даже когда это случилось с Бобби, и даже когда это случилось с моим Микки. Я молчала. Молчала, как будто не понимала, что происходит. Как будто не знала, что стоит за этими исчезновениями. Ведь даже Микки говорил за день до этого треклятого праздника, что Джинни приходила к нему. Мне стоило услышать это тогда.
– Мэри, вы же знаете, что это была Рита. Рита переодевалась в вашу подругу, чтобы напугать ребят, чтобы заманивать их, а остальное…
– Да-да… – согласно, но вяло покивала она. – Но все же это Джинни говорила ее губами, двигала ею. Прошло столько времени, но Джинни вернулась отомстить нам.
– Отомстить за что?
Она на некоторое время замолчала, и я внутренне обругала себя за нетерпение.
Мэри села поглубже в своем большом кресле, будто пытаясь спрятаться или защититься его высокой спинкой и широкими подлокотниками.
– За Хэллоуин. Джинни мстила нам за Хэллоуин. Мне, Бобу и Джорджу. Потому что мы сделали кое-что плохое.
– Джорджу Хики?
– Джорджу Миду.
Я затаила дыхание. Мэри выпила из фляжки, словно для храбрости.
– Дети так просто смотрят на вещи. На любые вещи. Доброту они воспринимают как должное. А что-то жестокое кажется им просто шалостью, если это делают они, а не с ними. Пока не приходят последствия.
Она выглянула в окно, словно там начала разворачиваться история, о которой она рассказывала мне.
– Джинни была как ангел. Святая Джинни. Красивая, талантливая, добрая. Не подкопаешься. Хотя она мне не запрещала разговаривать о парнях, с ней невозможно было делиться ничем подобным. Поэтому я так и не сказала ей, что…
– Вы были влюблены в Джорджа Мида.
У нее чуть заметно вздрогнули плечи, но выражение ее лица по-прежнему оставалось задумчивым, она была далеко от сегодняшнего дня.
– Влюблена. Была влюблена. Эти слова даже на сотую долю не отражают того, чем был Джордж для меня. Он был всем моим миром. Не Джинни со своими церковными песнопениями, стихами, художественной литературой и учебой, а Джордж, мой спортивный Джордж, он был центром вселенной. Мы и в церковь пошли в первый раз с Джинни вне воскресенья, потому что я хотела послушать, как он звонит в колокола.
– Поэтому он и Колокол… – не вопросом, а утверждением сказала я.
Мэри кивнула со значением «очевидно».
– Это тоже многое говорит о Джинни, – продолжила она. – Люди вокруг нее
