Ты должен спасти себя сам. И если в сердце твоем осталась тяжесть вины, то я ее понесу.
На этом предание обрывается.
Долгие поиски
До начала времен или за пределами времени (оба выражения не годятся) либо в месте, которое не принадлежит пространству, есть некое невидимое и, может быть, не задерживающее свет существо, которое мы ищем и которое ищет нас.
Мы знаем, что не в силах его измерить. Знаем, что не в силах исчислить его: формам, которые оно принимает, нет конца.
Одни ищут его в птице, которая есть все птицы разом; другие – в единственном слове или буквах этого слова; третьи – в книге, которая старше арабского языка, на котором написана, и во всем прочем; четвертые – во фразе «Аз Есмь Сущий».
Как универсальные формы схоластики или уайтхедовские архетипы, это существо имеет обыкновение являться и исчезать. Говорят, оно обитает в зеркалах, и смотрящий в них видит его. Иные ловят или угадывают его в ликующей памяти о давней схватке или в любом потерянном рае.
Представим, что его кровь бьется в твоих жилах, что оно живет в каждом из живущих и животворит все живое, что достаточно перевернуть клепсидру, чтобы измерить его вечность.
Оно стережет нас в тёрнеровских сумерках, в женском взгляде, в древней поступи гекзаметра, в неопознанной заре, в месяце на горизонте или в метафоре.
И раз за разом ускользает от нас. Римская надпись блекнет, ночи стесывают мрамор.
О многоликой Андалусии
Всего так много. И стихи Лукана,
и Сенеки тома чеканных строк.
Мечеть и арка. А в тени поток
бурлит у мусульманского фонтана.
Вечерняя коррида. И неистов,
и нежен звук мелодии. Благая
привычка отдыхать, труда не зная.
Кварталы иудеев-каббалистов.
Об Индиях голодные мечты.
И Гонгора златой. А вечерами
беседы с Рафаэлем, пир с друзьями.
И корабли, и шпаги, и щиты.
Хор голосов и бурная стихия —
все в имени одном: Андалусия.
Гонгора
Сраженье – Марс. Светило – Феб, а море —
Нептун, но бог сокрыл сиянье волн,
от глаз моих навеки. Ныне полн
мой дух не Им – кто и Один, и Трое, —
а ветхими руинами. Злой рок:
меня кумиры древние манили.
Я мифом окружен. И сам Вергилий
пленил меня. Я сделал все, что мог.
Вергилий и латынь. Любые строки
в стихах моих суть лабиринты слов,
переплетенья разных голосов,
куда плебеям грубым нет дороги.
В веках увидеть, как летит стрела,
в потоке разглядеть хрусталь текучий,
и перлы различить в слезе горючей, —
чудесней нет на свете ремесла.
Что мне льстецы и дерзкие нахалы?
Я локон в злато превратил – он жив.
И коли есть у Господа архив,
быть может, в нем мои инициалы?
Вернуться я хочу к простым вещам:
воде, кувшину, хлебу и цветам…
Все вчерашнее сон
Лишь пустяки. Его зовут Муранья,
кружок друзей, негромкий разговор,
вечерний полумрак, просторный двор,
рука, гитары старой воздыханья.
Былое в песне простенькой живет;
милонга повествует о разборках
на улицах, в борделях, на задворках,
и вот уже ножи пустили в ход.
Лишь пустяки, пришедшие из тьмы,
но этих мне достаточно деталей,
чтоб мифологией они предстали, —
как та, что в школах изучали мы.
Вчерашнее – лишь глина для того,
чтобы сегодня сотворить его.
На улице Пьедрас-и-Чили
Я здесь бывал, должно быть, и не раз.
Теперь не вспомнить. Мне сегодня мнится,
что ближе Ганг неведомый струится,
чем вечер тот и тот рассветный час.
Превратности судьбы уже не в счет.
Они лишь мягкой глины часть – былого:
его искусство лепит, время трет,
и в нем авгуру не понять ни слова.
Не то клинок таила тьма, не то
хранила розу. И скрывает их
в ночных краях теней переплетенье.
Лишь пепел мне остался. Прах. Ничто.
И, сбросив маски дней пережитых,
я после смерти обрету забвенье.
Милонга язычника
На соловом покинул пустыню
язычник из дальних земель.
Была его родиной пампа —
Пинсен или Катриэль.
Скакун без седла и язычник —
одно, а не два существа,
Чтоб править конем, шли в дело
только свист и слова.
Любил он вострить копье,
блестящее от шлифовки,
но что такое копье
против меткой винтовки?
Он мог исцелять словами —
такому лишь подивиться.
Он знал потаенные тропы,
ведущие через границу.
Из диких земель он пришел
и в дикие земли вернулся,
и вряд ли кому рассказал
о мире, с которым столкнулся.
Он прежде не видел дверей
(для нас эта штука – не диво),
не знал про дома с дворами,
не видел колодца и шкива.
Не знал, что дом внутри стен
из разных комнат устроен,
там есть кровати, сиденья
и много других диковин.
Себя он впервые увидел
в зеркале отраженным,
и тот, кого он увидел,
не выглядел удивленным.
Без звука, без знака, без жеста
стояли они с двух сторон.
Один из них (кто же?) смотрел,
как будто во сне видел сон.
И вряд ли он удивился
пораженью и злой кончине.
Для нас его жизнь и смерть
и есть «Покоренье пустыни».
Милонга мертвеца
Приснился он мне в этом доме,
меж этих стен и дверей.
Бог позволяет людям
во сне видеть суть вещей.
Во
