спокойно. Не потрудившись обуться, я вышел в солнечный свет — в одних трусах и носках. От жары с меня будто сразу начала облазить кожа, но ветер чуть сбавил неприятное чувство. Скалы опаляли мои пятки через носочную ткань.
Пробуя игнорировать боль, я осмотрел окрестности. Не было там, внизу, ничего и близко напоминающего фургон. Как, впрочем, не было и следов от шин. В районе руин вдалеке тоже, казалось, все осталось по-прежнему.
Я подполз к краю так же, как это делала Кэт. Горячая поверхность валуна жалила мои руки и колени, но я не позволял этому остановить меня. Я пристально глядел вниз. Фургона — нет. Наш автомобиль все еще приютился у основания скалы с тремя открытыми дверьми, по-прежнему от Пегги была вида только часть бледной ноги.
Я провел несколько минут, изучая скалы и пытаясь углядеть остатки повязки, упавшей с моей спины. Без толку.
И я отполз назад, затем встал и поспешил в наш затененный укромный уголок. Обратно к Кэт.
Она, как выяснилось, не то успела проснуться, не то — и вовсе только притворялась, что спит. Успела закрыть глаза — но слишком поздно, чтобы я не заметил, что еще секунду назад она держала их широко открытыми.
Я с легкой улыбкой присел на колени у ее ног. Провел указательным пальцем по ее пятке. Кэт, даже не шелохнувшись, усердно изображала сон: грудь вздымается, лицо безмятежно-спокойное. Я принялся щекотать большой палец ее правой ноги. И это испытание она выдержала с достоинством.
— Знаешь, Кэт, — задумчиво произнес я, пересчитывая пальцы ее ног, словно клавиши ксилофона. — Ты, я думаю, права. Сон — для слабаков. Вот обморок от перенапряжения — это да, это — по-нашему.
Она прыснула. Через секунду смеялся уже и я.
Остановиться и взять контроль над собой мы смогли не скоро.
— О-о-о-о, — протянула Кэт, утирая слезы, выступившие на глазах. — Только не говори «это по-нашему». Не заставляй меня смеяться снова.
— Если подумать, — я никак не мог отдышаться, слова давались с трудом, — это не так уж и смешно. Эй, Кэт, ты в порядке?
— Да, да. — Она хихикнула напоследок и повернулась на бок. — Хватит меня смешить. Смеяться больно!
— Прости, вот сейчас я даже не пытался.
— Просто я давно не слышала эту шутку. Очень давно. Ты меня подловил.
— Я нечаянно.
— Вот уж не ври. — Она фыркнула. — Ладно, ложись, и давай попробуем уснуть по-человечески. — Она похлопала по скале рядом с собой.
— Только обещай, что сама поспишь.
— Нет, это ты — обещай. Я же сказала тебе — никаких дежурств. Поэтому-то я и не уснула, если хочешь знать.
— Потому что я не уснул?
— Потому что ты не уснул.
— Это что, эмпатия?
— Эмпатия — обычная штука для влюбленных.
Я смущенно хмыкнул.
— Закрывай глаза, Сэм.
Я послушно смежил веки.
— И спи.
— И как я буду спать после того, что?.. — Что ты сейчас сказала, хотелось довершить мне, но нужные слова почему-то опять застряли в горле. Как и раньше, в юности.
— Многовато на тебя сегодня свалилось, — полуспросила-полуутвердила Кэт.
— Да, солидненько.
— Волнуешься за Снеговича?
— Сейчас — нет.
— Значит, за меня?
— Ну, не совсем волнуюсь, скорее…
— Я помогу тебе заснуть, — объявила она.
— Да? И как же?
— Я тебя загипнотизирую.
— Вот это да.
— Хорош подшучивать. Во мне сокрыта такая сила, что тебе и не снилась.
— О, я никогда не сомневался, — ответил я искренне.
— Ляг, расслабься и не открывай глаз.
— Как скажешь, Кэтрин.
— Готов?
— Готов.
— Ты в моей вла-а-а-асти, — протянула она, понизив голос до загадочно-вальяжного тона заправского ярмарочного фокусника. — Я контролирую ка-а-а-аждое твое движение, ка-а-а-аждую твою мысль. Все, что ты сейчас слышишь — мой голос. И он погружает тебя в со-о-о-о-он.
— У тебя замечательный голос, — прошептал я.
— Ш-ш-ш-ш-ш. Тебе нельзя говорить.
— Ой, прости.
— Тебе-е-е-е хочется спа-а-а-ать. Очень, очень, очень хочется спа-а-ать.
Если мне сейчас чего и хотелось, так уж точно — не спать.
— Хо-о-о-о-чется спа-а-а-ать.
— Хо-о-о-о-чется тра-а-а-а-ахаться, — передразнил я ее.
— Жопа ты с ручкой.
— И тебе не хворать.
Я открыл глаза и понял, что меня с хитро улыбающейся Кэт почти ничего не разделяет. Она лежала на боку, вплотную ко мне. Ее некогда-джинсы куда-то подевались. Вместе с трусиками. Ее ноги были согнуты в коленях, и потому ее одеждой сейчас служила лишь падающая тень.
— Плохой из меня гипнотизер, — прошептала она.
— Ты что, хочешь сказать, что мне это сейчас не снится?
— Боюсь, что нет.
— А я-то боялся…
— Не бойся ничего.
Наши губы встретились.
У Кэт они были сухие и раздраженные. Ее дыхание пахло пивом — не какой-нибудь банально-романтической мятой или сладкой ватой. Моя голова болела. Я чувствовал себя разбитым от головы до кончиков пальцев ног. Мы лежали на грубом, скалистом ложе.
Но это был лучший поцелуй в моей жизни.
Искры пробежали меж нашими ртами и теми небольшими участками, где наши тела встретились… и долгое время мы существовали, казалось, лишь там, в этих местах, губы и языки и крохотные участки кожи без тел, одно дыхание на двоих, пальцы без рук, пробегающие по влажным волосам.
Мы старались быть как можно нежнее друг с другом — из-за наших ран.
Поначалу я был робок в прикосновениях. Как и она: ее рука порхала по моей спине, бокам, но ниже талии ни разу не опускалась. И тогда первым решился я, положив руку на ее бедро, ощутив восхитительное тепло ее тела.
Вскоре я уже был под ней, без одежды, придавленный ее весом, ее теплом, ее нежностью. Мои руки блуждали вверх и вниз по ее скользкой спине. Влажные волосы прилипли ко лбу Кэт, пот стекал с кончика ее носа, с подбородка, капли падали мне на лицо. Она тяжело дышала. Когда мои пальцы нашли ее груди — будто омытые в горячей воде, — она выгнула спину и застонала.
После мы не смущались друг друга и не сдерживали свои порывы.
А потом — лежали на спине, тяжело дыша и устремив глаза к небу.
— Теперь заснешь? — спросила она тихо.
— Наверное.
Я взял ее за руку и закрыл глаза. Горячий ветер обдавал меня, казалось, смывая влажные дорожки с кожи.
Мог ли я предположить, что здесь, в самом сердце безлюдной пустыни, скрывшись в скалах от человека, что намеревался нас убить, я смогу заняться с Кэт любовью?
Конечно, нет.
Боже, я оставил все надежды уже очень давно.
Я мечтал, но отказался от всех мечтаний. Думал, что всю жизнь проживу без нее и никогда не смогу слиться столь тесно телом и душой с женщиной,
