— Вы звоните мне домой поздно вечером и приказываете без вопросов перевести заключенного назад в отделение, где ему угрожали. При этом перевод должен состояться не позже следующего утра. И сейчас, Пол, именно этот заключенный целится из заряженного боевыми патронами оружия в одного из моих подчиненных. Объясните, какая связь между вашим приказом и захватом заложников. Иначе мне придется задать эти вопросы кое-кому еще.
В каптерке у самого входа, которая, как и в прочих шведских тюрьмах, называлась центральным постом, было жарко. Дежурный по фамилии Берг, в измятой синей форме, потел, хотя за его спиной косо резал воздух настольный вентилятор, отчего трепыхались бумаги и жидкая челка дежурного. Берг обернулся и поискал носовой платок, который обычно лежал между контрольной панелью с красной и зеленой кнопками и рядом из шестнадцати мониторов.
Голые тела.
Черно-белое изображение с плохим разрешением чуть подергивалось, но Берг все ясно рассмотрел.
Картинка на мониторе, возле которого лежал носовой платок, являла два обнаженных тела на полу и человека в тюремной робе, который держал что-то возле их голов.
Он посмотрел вверх, в прекрасное голубое небо. Несколько прозрачных облачных клочков. Ласковое солнце и теплый ветер. Великолепный день раннего лета. Если отвлечься от воя сирены — вон первая полицейская машина, на переднем сиденье — двое в полицейской форме, оба из Аспсосского полицейского округа.
— Оскарссон?..
Директор Аспсосской тюрьмы стоял на асфальтовой парковке возле главных ворот, позади него остались некрашеная бетонная стена и серые стены.
— Какого хрена вы…
— Один раз он уже стрелял.
— Оскарссон?
— И угрожает стрелять дальше.
Они сидели на переднем сиденье, окошки опущены, — молодая ассистентка полиции, которой Леннарт Оскарссон раньше не видел, рядом с ней — полицейский инспектор его возраста, Рюден. Леннарт не знал его лично, но слышал о нем. Рюден был одним из немногих полицейских, служивших в Аспсосе так же долго, как Оскарссон — в тюрьме.
Полицейские выключили мигалку и вылезли из машины.
— Кто?
Я только что из больничного отделения. Вы не сможете увидеться с ним.
— Пит Хоффманн. Тридцать шесть лет. Десять лет за наркотики. По заключению Государственной пенитенциарной службы — очень опасен, психопат, склонен к насилию.
— Я не понял. Корпус «В». Изолятор строгого режима. И заключенный вооружен?
Его надо перевести назад. В сектор «G2». Самое позднее — завтра к обеду.
— Мы тоже этого не понимаем.
— Но оружие? Черт возьми, Оскарссон… как? Откуда…
— Я не знаю. Я не знаю.
Рюден посмотрел на бетонную ограду и поверх нее. Он знал, что там, дальше — третий этаж и крыша корпуса «В».
— Мне нужно знать больше. Какое у него оружие?
Оскарссон вздохнул.
— По словам охранника, которому он угрожал… у парня шок, он себя с трудом помнит, но описывает что-то вроде… миниатюрного пистолета.
— Пистолета? Или револьвера?
— Какая разница?
— С магазином? Или с барабаном, который поворачивается?
— Не знаю.
Взгляд Рюдена задержался на крыше корпуса «В».
— Захват заложников. Человек, о котором известно, что он опасен и склонен к насилию. — Он покачал головой. — Нам нужно совершенно другое оружие. Абсолютно другие навыки. Нам нужны полицейские, которых специально готовили к таким ситуациям. — Он подошел к машине, сунул руку в открытое окошко, дотянулся до рации.
— Вызываю дежурного командира центра связи. Мне нужен спецназ.
Голые лодыжки ощущали твердость и холод загаженного пола.
Мартин Якобсон осторожно пошевелился, пытаясь перенести вес назад, от боли сводило суставы. Сгорбившись, наклонившись вперед, задом вверх, они бок о бок с безымянным заключенным корчились на коленях с тех пор, как вошли в мастерскую. Якобсон покосился на зэка рядом с собой, он чувствовал его дыхание. Имени этого человека он не помнил — сидящие в изоляторе строгого режима редко обретали индивидуальность. Парень откуда-то из Центральной Европы, насколько Якобсон мог судить, высокий, кипящий ненавистью. Что-то было между ним и Хоффманном, какие-то старые счеты; когда их глаза встретились, заключенный сплюнул, ухмыльнулся, а Хоффманн устало прокричал что-то на языке, которого Якобсон не понял, пнул его в лицо и пластиковыми лентами с острыми краями обмотал парню еще и ноги.
Мартин постепенно начинал ощущать то, что не сумел почувствовать, когда мир превращался в хаос и он пытался вызвать взбунтовавшегося зэка на разговор.
Ползучий, гнусный, липкий страх.
Все было взаправду. Хоффманн целеустремленно шел вперед. Другой человек остался лежать на другом полу, и он никогда уже не будет мыслить, говорить, смеяться.
Якобсон снова покачнулся, глубоко вздохнул — больше от страха. Он никогда еще не испытывал ее — предсмертной тоски.
— Тихо!
Хоффманн пнул его в плечо, не сильно, но достаточно для того, чтобы обнаженная кожа покраснела, потом пошел по мастерской, вдоль верстаков, останавливаясь возле каждой камеры слежения. Потянулся к первой, отвернул ее к стене, потом — отвернул к стене вторую, третью, но четвертую несколько минут держал в руках, наведя объектив себе на лицо. Он посмотрел в камеру, подтянулся еще ближе к ней, чтобы лицо заняло всю картинку, и заорал, он заорал, а потом повернул и эту камеру к стене.
Берг продолжал обливаться потом, но уже не замечал этого. Он притащил стул в стеклянную будку центрального поста и теперь сидел, ссутулившись, перед мониторами. На четыре монитора шла картинка из мастерской корпуса «В». Через пару минут у него появилась компания — за его спиной встал директор тюрьмы. Теперь оба одинаково сосредоточенно, почти замерев, смотрели черно-белые кадры. Вдруг что-то изменилось. Один из мониторов, на который шло изображение с ближайшей к окну камеры, почернел. Но не электронной чернотой — монитор был исправен; камеру словно заслонили — кем-то или чем-то. Потом почернел следующий монитор. Камеру торопливо отвернули, кажется — к стене, темнота, видимо, появилась из-за того, что объектив теперь показывал серый бетон, до которого было несколько сантиметров. Вот отвернулась и третья; Берг с Оскарссоном напряглись — прямо перед тем, как камера стала показывать стенку, на экране мелькнула рука. Какой-то человек с силой отвернул и камеру, и штатив.
Осталась одна камера. Они ждали, не отрывая глаз от монитора, и оба дернулись.
Лицо.
Близко, очень, слишком близко. Нос и рот — и всё. Рот что-то прокричал перед тем, как исчезнуть.
Хоффманн.
Он что-то беззвучно произнес.
