огромные глаза так и притягивали её собственные. И всё вокруг подёрнулось маревом. Голоса зазвучали глуше.
Настя гордилась своими глазами. Говорила, мол, они – самое лучшее, что у неё есть. Разумеется, Маришка так не считала. Лучшим в подружке было всё. Абсолютно. И так думали все. Мальчишки всегда одаривали её заинтересованными взглядами, девочки – немного оценивающими. Ею нельзя было не любоваться. И Маришку это порой так задевало. Едва ли ей хоть когда-нибудь удалось бы заполучить хоть половину подобных взглядов.
Маришка годами выгрызала себе местечко в их сиротском «обществе», Настя же обзавелась приятелями, проведя в приюте меньше суток. Маришку обижали всё детство, тычки и насмешки сошли на нет, лишь когда она подросла. Но только подружившись с Настей, она избавилась от них почти насовсем. Только ежели не брать в расчёт неугасающий Володин интерес. Он-то никак не собирался отлипать.
Настя гордилась своими глазами. Говорила, мол, они – самое лучшее, что у неё есть. Так и было. Вот только сейчас… Сейчас её глаза почему-то чернели. Тёмная плёнка заволакивала радужку, пожирала белок. Маришка наблюдала за тем, не в силах шелохнуться. Не в силах отвести взгляд.
На Настином лбу проклёвывались щели. Две над одной бровью и две над другой. Они ширились, края расползались, уступая место чему-то… тоже чёрному. И блестящему, мокро и сахарно, как ярмарочный петушок на палочке.
Глаза. Это были глаза. Лишние две пары, будто… будто у паука.
Настя гордилась своими глазами.
Маришка в ужасе таращилась на неё.
Что ж… Теперь глаз у подружки было целых шесть.
– Что всё это значит?! Что?!
Маришка и не слышала, о чём болтают Варвара с умертвием. Всё это было… совсем-совсем не по-настоящему.
Маришка глядела на Настю. Мёртвую. Совершенно точно мёртвую. И почему-то… шестиглазую.
Всё это никак не укладывалось в голове…
Комната перед глазами почернела. А затем вновь посветлела, стала куда ярче, куда чётче. Будто зрение резко сделалось лучше.
А потом снова потемнела.
Темнела-светлела, темнела-светлела. Будто кто-то вертел туда-сюда колёсико керосиновой лампы.
В очередную вспышку яркого света Маришка увидала, как Настя в углу пошевелилась. Одёрнула платье и чуть улыбнулась. Прищурила хитро все… шесть своих глаз.
Затем всё вокруг снова сделалось тёмным. А когда чернота расступилась, Настя сидела на прежнем месте, и подол опять был задран до неприличия высоко.
И совсем она не улыбалась. И глаза были светлыми и холодными. И было их всего два.
– «Поцелуй императрицы», это яд, с-снотворное. Для… неизлечимо больных.
Неужели собственный разум так подводит её? Маришка попыталась подняться на ноги. Чтобы приблизиться к Насте, сесть рядом, понаблюдать, пристально посмотреть, подловить её, когда та снова начнёт шевелиться.
«Какие глупые игры».
Но ноги ей отказали. Маришка рухнула на четвереньки, влетев лбом в решётку. Прутья, словно растревоженный улей, отозвались гулом. Но приютская совсем ничего не почувствовала.
– Император… Император велел избавиться от приютов.
– Да! Да, реорганизация, мы ведь поэтому здесь! Но…
– Нет, Варвара. Он велел вывезти приюты из городов. И усыпить… усыпить всех. Яд действует мягко, он… они… говорят, это милосердно.
– Что вы несёте?!
– Я… пожалуйста, простите меня. Я… Я только… За неповиновение положен расстрел, но…
– Отчего ты не идёшь к нам? – маленькая бритоголовая Настя, так непохожая на ту полоумную красавицу-куклу с ярмарочной площади, опускается на краешек Маришкиной кровати.
Та сидит, уткнувшись в ветхую тетрадку, и всё без остановки что-то строчит в ней огрызком карандаша.
– Я не хочу.
– Отчего же? – Настя искренне удивлена.
«Уж действительно, с тобой-то они чудо какие приветливые».
– Ни от чего. Не хочу, и всё.
– Ну чего ты, ну пойдём. – Настя кладёт холодные пальцы на Маришкино запястье. – Не хочу там быть без тебя.
Маришка смотрит на неё поверх жёлтых тетрадных листов. Ей никто никогда такого не говорил. В груди ворочается тёплый комок. И она сглатывает тягучую слюну, разрываясь между недоверием и невозможной симпатией.
– Ты всерьёз?
– Конечно. Пойдёшь?
– Я… не знаю. Право, меня там не…
– Я не вег'нусь без тебя. А наутг'о тебе достанется от них от всех! – В Настиных глазах пляшут озорные искорки.
Маришка поджимает губы.
– Идём, говог'ю тебе! Там весело.
– Едва ли мне будет там…
– Будет! Идём, Маг'ишка! – Настя уже сжимает оба её запястья. Тянет на себя. – Идём-идём-идём!
– Ты достанешь!
– Именно! Идём-идём!
– Ладно! Но я не стану первой ни с кем заговаривать!
– Не заговаг'ивай! Хоть всю ночь молчи! – Настя победно подскочила на ноги. – И впг'едь давай условимся, что мы всегда везде ходим вместе!
Маришка удивленно смотрела перед собой. Туда, где мгновение назад высились ровные ряды их прежних приютских кроватей. Они исчезли. А вместо туго обернутых в серые простыни соломенных матрасов лежали тела. Тела, тела, тела. Буро-кремовая масса.
«Что это?»
Осознание накатило быстро. Захлестнуло её яркой, почти ощутимо-болезненной вспышкой. И Маришка отшатнулась от чугунной решётки, будто это она была главной угрозой.
Она знала, что это. Их приютский выводок. Изрубленный все до одного.
Глаза метнулись в угол.
«Нет. Нет. Нет!»
Но она знала, что там увидит. Кого.
Маришка обхватила руками голову.
– Революционеры напали на паромобиль. Нам не доставили… не доставили, не успели привезти снотворное для вас и… Сегодня пришло извещение. О проверке. А вы всё ещё были…
– Заткнитесь! Заткнитесь! Что вы несёте?!
– Полно… Вар… Варюшка…
– Не смейте называть меня так! Я вам не верю!
Они всё говорили и говорили. Их голоса были повсюду.
Яков. Варвара. Яков. Варвара. Яков-Варвара-Яков-Варвара.
Маришка стиснула голову. Голоса давили на неё, мучили. Она не хотела слышать. Не хотела слышать ни Варвару, ни драного учителя.
Их не могло быть здесь. Всего этого не могло быть.
Комната так закачалась перед глазами, будто была попавшим в шторм кораблём.
– Это… Это милосердно. Приютские бунты… Император, наш бедный Император очень опасался за… Это… Это всё просто ужасно. Я… Простите меня, простите. Я не знал, что Терентий… Я не знал, что они с Анфисой собрались… собрались умертвить всех. Вот так.
– Заткнитесь! – вдруг заверещала Маришка. И не узнала собственный голос. Грудной и хриплый, словно прокуренный, словно мужской. – Хватит, хватит трещать! Заткнитесь!
– Вам нужно уходить.
Нет, умертвие с лицом их родного учителя умолкать всё никак не хотело.
– Кухарка. Идите к кухарке, она вам поможет, она… Соберите остальных, кто-то ещё ведь остался? Она рассказала мне, что они… Что они собрались сделать. Что они не захотели больше… не стали больше ждать снотворное. Завтра проверка, они… Они решили, что… Идите к кухарке.
Она зажмурилась. Свет, то вспыхивающий, то гаснущий перед глазами, делал ей только хуже. Комната, качающаяся из
