голова, Сашка Волжин сломался. Все ломаются рано или поздно, всегда.
– Это он сам, – к Лукину вернулось самообладание. – Я его пальцем не тронул, правда, Сашенька?
– Сам я, сам, – Сашка скулил и ползал в ногах, пуская вязкие слюни. – Никто меня… Сам.
– Ну, видите? – осклабился Лукин. – Несчастный случай. А меня Сашенька любит. Я у него единственный друг.
Через что прошел Сашка, сколько боли вынес, Зотов знать не хотел. Он просто чувствовал эту боль, пропустив ее через себя. Раньше, лет двадцать назад он дал бы волю эмоциям. Водился за Зотовым этот грешок. Потом жизнь отучила, залила пламя холодным расчетом и привычкой продумывать ходы наперед. Он сдержался, начав считать про себя: один, два, три… На счет три Карпин сорвался с места и вцепился в Лукина, словно пес. Майор завизжал, оба упали под стол, пихаясь и ворочаясь в тесноте. Мишка оказался сверху, смазал майору по морде, попав, жалко, вскользь. Лукин, мужик здоровый, повоевавший, сопротивлялся, прикрываясь руками и пытаясь спихнуть с себя осатаневшего лейтенанта. Удары шли вязкие, словно в тесто.
– А ну прекратить! – в землянку ворвался Марков, взъерошенный, дикий, с перекошенным страхом лицом. Зотов никогда не видел командира таким. – Разошлись!
Марков ухватил Карпина за плечи, оторвал от майора и с неожиданной силой отшвырнул прочь. Мишка пролетел пару шагов и впечатался в нары. В дверях толпились партизаны, мелькало красное, изумленное лицо Аверина.
– Сукины дети! Отошли! Как пацанята неразумные, м-мать!
– Не ори, – просто сказал Зотов. – Эта тварь получила за дело. Посмотри, что с Сашкой наделали.
Марков охнул при виде Волжина.
– Да что же это такое.
Лукин ворочался под столом и хрипел. Худощавый прекратил кашлять и чуть слышно стонал. Пострадавший больше других,Борис очнулся, встал на карачки и тряс головой, схаркивая кровавую жижу и осколки зубов. Карпин поднялся как ни в чем не бывало. Только грудь бурно вздымалась, и на заострившемся лице застыли страшные, пустые-препустые глаза.
–Майор признание выбил, – сообщил Зотов. – Вот так он работает. И да, они первые начали.
– Врешь, – завыл Лукин, правая сторона лица стремительно вздувалась фиолетовым синяком. Приятно смотреть. – Врешь, сука!
– А ну молчать! – Марков грохнул кулаком по столу. – Всех под суд отдам, всех! Чего удумали!
– Товарищ кома…, – попытался возразить Лукин и нарвался на бурю.
– Молчать, я сказал! – Марков остервенел. – Всех к стенке за саботаж! Командиры! Тьфу. Какой пример бойцам подаете? Пьяная драка, стрельба, поножовщина. Это дисциплина по-вашему? Всех к стенке, всех! Чтоб не повадно.
– Прямо уж всех, – буркнул Решетов. – И никакая не пьяная. По трезвяку.
– Решетов, – командир резко повернулся на каблуках. – Ты рот не открывай у меня.
– Нечего затыкать, – Решетов спорить не стал и отвернулся.
– Сука, не отрядом, а детским домом командую! Беспризорников-урганов набрал! Жуликов! Глотки друг другу режете, а у меня, между прочим, немец прет! Это как?
– Виноваты, товарищ командир, – покаялся Зотов. – Я лично виноват, не смог драку остановить. Эмоции перехлестнули, как Сашку увидели.
– Эмоции, – передразнил Марков, стремительно успокаиваясь. – Меня подводите, гадины, весь отряд!
– Товарищ ко…, – снова завел шарманку Лукин.
– Ты майор не лезь, я с тобой позже поговорю, – пригрозил пальцем Марков. – Руки-то оборву. Пытальщик выискался, средневековье развел. Думаешь, управы на тебя нет? Есть. У меня такого не будет, сукин ты сын!
– А вот оскорблять не надо! – обиделся Лукин. Правый глаз заплыл, превратившись в щелочку.
– Я тебя щас оскорблю, – Марков поник. – Ты мне за это ответишь. Сейчас времени нет. Собирай свою шайку, и чтоб через час тебя в лагере не было. Топайте в Кокоревку, на усиление, а то засиделись тут, самодеятельность развели. Немец просраться вам даст!
– Есть, в Кокоревку, – нахмурился Лукин.
– Разошлись, я сказал!– Марков коршуномнакинулся на толпящихся у входа зевак.
– А ты, Решетов, – командир уставился на Никиту. – Ночь на отдых и дуешь обеспечивать безопасность совета командиров. Он на нашей земле пройдет, с нас и спрос. План мне к полуночи на утверждение предоставь. И чтобы без фокусов!
– Надо так надо. Раз больше некому. Разрешите идти? – подтянулся Решетов.
– Проваливай, – Марков кивнул на Волжина. – Этого в санчасть, быстро. Ну, чего встали?
Зотов первым вывалился на воздух. Лесом овладевали молочные сумерки, небо на западе подкрасилось свернувшейся кровью, лучи заходящего солнца подсвечивали алым подбрюшья редких кучевых облаков. Горячка быстрой, яростной схватки постепенно ушла, оставив на память злую радость и усталость в ногах. Карпин увел Сашку в госпиталь. Марков ярился и орал, гоняя всех, кто под руку попадется.
– Пошли, – Решетов дернул за плечо. – Спрячемся у меня, переждем. Лукин, сука, каков? Хуже фашиста!
– Хуже, – вяло согласился Зотов. Методы майора его совсем не шокировали. Видел и гаже.
В землянке решетовской команды чадила масляная лампа из расплющенного орудийного снаряда. Умельцы наловчился делать такие в самом начале войны. Света мало, копоти много, но в отсутствии альтернативы самое то. Все лучше, чем в потемках сидеть. Фронтовой уют. Командира встретили пять пар настороженных глаз. Из присутствующих Зотов узнал только Есигеева и Кузьму, партизан, с которым отступали из Тарасовки. Шорец сидел возле входа и точил охотничий нож. Остальных тоже вроде видел, но представлен не был. Кузьма опустил автомат. А решетовцы-то готовы к неожиданностям. На улице часовой, сами на взводе. Вся эта беспечность Решетова в отношении убийцы лишь напускная. Погано чувствовать себя дичью.
– Будь как дома, – Решетов снял шинель и повесил на гвоздь вбитый в стену.– Здарова, насяльник, – улыбнулся Есигеев. – Как зизнь?
– Потихонечку, – улыбнулся Зотов. – Здорово, бойцы.
Ему ответили вяло и вразнобой. Люди занимались своими делами. Кто-то спал. Бойцов у Решетова осталось немного. Считая капитана и часового, семь штыков, не густо, прямо сказать. Про Саватеева Зотов решил капитану не говорить. Ляпнешь, наживешь херовый вопрос: «Откуда узнал?» Отвечать на него не хотелось. Юлить и врать тем более. А правда ни кому сейчас не нужна. Расскажешь о связи с Каминским, не правильно поймут и будут правы, черт побери. Специфику работы партизанам так просто не объяснишь. За связь с врагом по головке гладить не будут и грамоту не вручат. Разве пулю.
–
