травами. Только сейчас она поняла, как сильно замерзла в каменном мешке. Эпона сидела с ней рядом и хранила на лице выражение «Все. Будет. Хорошо. Я так сказала». Где-то Эшлин видела такое выражение – кажется, у матери.
Самым спокойным выглядел Гьетал – будто он не провел много дней в плену собственного бывшего друга среди камня и железа и без надежды на освобождение. Рядом с ним сидела Кхира, поспешно расставлявшая рубашку Аодана – Гьетал оказался шире его даже в плечах. Аодан посматривал на них тревожно и пытался ненавязчиво сесть между, что при его габаритах выходило так себе. Мавис возилась с жаровенкой и отгоняла Эдварда, пытавшегося помогать и уже влезшего обвисшими кружевами в самые угли.
– Нет, конечно, его можно победить, – объяснял Гьетал спокойно. – Кого угодно можно. Но я без Кристалла не справлюсь. Нет, дети, не стоит прорываться туда, где Эшлин видела мой Кристалл в последний раз, – я хорошо знаю Горта, Кристалл уже вновь у него. Вы только обратите на себя лишнее внимание ваших старших.
– Бросай сливы. Режь пополам и бросай, – Мавис потеряла надежду отвязаться от Эдварда. – Теперь мешай и, когда они совсем размякнут, клади мед.
Эдвард порезал палец, уронил сливу и затряс рукой. Кхира страдальчески вздохнула и сменила его, что-то шепнув. Аодан выдохнул. Мавис уступила Кхире доску с пучком полыни и чашечкой меда и села возле Гьетала. На ее лице боролись упрямство и смущение.
– Если твои друзья знают, дитя, я сам начну, – ответил Гьетал невысказанным словам. Дождался кивка Мавис и продолжил: – Ты полукровка, я вижу, и нет повода смущаться этим. Тебе подвластна магия слова?
– Когда злюсь. Или пугаюсь.
– Верный признак. Ши есть в вашем мире, дети. Немного, но есть. Изгнанники. Заблудившиеся. Ушедшие за любовью или бегущие от любви. Среди них можно встретить как преступников, так и несущих добро. Беда в том, что первых больше.
Он поймал удивленный взгляд Эшлин и улыбнулся:
– Это не то, что рассказывают юным, не желая подавать им дурной и опасный пример. Но если мне суждено вернуться домой, я изменю этот обычай. Ограждая дитя от знания, мы не ограждаем его от опасности, напротив.
Он снова перевел взгляд на Мавис и чуть улыбнулся ей:
– Для нашего мира полукровки, как ни жаль, слабы. Вам не овладеть всей нашей магией, а значит, в мире ши вы будете вечными последними. Прости, но это так.
– Я и здесь последняя, – ответила Мавис резко.
– Нет. Ты пока не нащупала свой дар, не овладела им полностью. Тебя никто не обучил, к тебе были несправедливы, тебя лишили имени и положенной ребенку любви – это я вижу, не расспрашивая. Но твои руки могут создавать. Тесто для хлеба. Мазь от ожога. А твои слова могут бить. Если эти две силы, творение и разрушение, соединить воедино, ты станешь настоящей собой. Я бы взялся тебя учить.
Мавис наклонилась ниже, и дальше разговор пошел шепотом. Кхира выложила в котелок мед и взялась резать полынь. Эшлин принюхалась и вдруг дернулась вперед:
– Перезрелая слива, сосновая смола, мед, полынь… Старейшина, это же…
– Мазь от ожогов железом, – чуть удивился Гьетал. – Я же при тебе просил детей сварить ее. Иначе я буду лечиться дольше, чем стоило бы.
– Этим пахло у Горта тем утром, когда все случилось, – вспомнила Эшлин. – А потом, под холмом, он смог взять в руку железо.
– Так делают ши, скрывающиеся среди людей, – кивнул Гьетал. – Щедро намажь руки – и бери хоть подкову, хоть нож за лезвие.
– От кого-то еще так пахло, – задумалась вслух Эпона. – Нет… не помню.
Эшлин почувствовала себя еще большей дурой, чем до того. Она же могла понять тогда. И даже сварить мазь себе. И даже…
– Дитя, – мягко сказал Гьетал. – Вершащий зло оказывается на шаг впереди. Это закон жизни. Как ни жаль.
– И что? Он всегда будет впереди? – возмущенно спросила Эпона.
Гьетал покачал головой:
– Шаг за вами. Это ваш мир. Вы на его страже, дети.
Стук в дверь был коротким и повелительным, хотя шагов никто не слышал. И такой же повелительный голос произнес:
– Открывайте. Я знаю, что вы здесь, и держать меня на пороге – дурная примета.
* * *
Кхира кинулась открывать прежде, чем ее успели изловить. В комнату торжественно прошествовала матушка Джи в своих тяжелых юбках и ярком платке, лихо сдвинутом назад. Взглянула на Кхиру, и та сбросила на пол пару подушек. Матушка Джи уселась, скрестив ноги, вытащила из-за пояса трубку и неторопливо принялась набивать ее, оглядывая замолчавшую компанию.
Гьетал первым поднялся и вежливо склонил голову. Матушка Джи ответила довольным кивком и продолжала набивать трубку. Вскочили, приветствуя, и остальные.
– С уважением к хозяевам, – поздоровалась старая пэйви без большого, правда, уважения в голосе. – Сядьте. Почтили старуху, и довольно. Дела ваши знаю – девочка ваша, – она указала на Кхиру, – сказала нашей Монгвин, Монгвин – нашей Нелли, та уже мне.
Черные глаза прямо смотрели на Эшлин.
– Натворили вы, молодые. Ты чужачка, стало быть? Из детей холма? Верно болтают?
– Да, – ответила Эшлин, – но я не…
Жест пэйви заставил ее замолчать. Было в старухе что-то от филида – те умели прервать даже вой ветра.
– Скажи главное. Жизнь отнимала?
Эшлин замотала головой.
– Вот и ладно. Остальное по пути. Теперь ты, чужак, – взгляд матушки Джи остановился на Гьетале. – Уважение знаешь, вижу, и сам уважаем. Жизнь отнимал? Человеческую?
– Нет, матушка, – ответил Гьетал спокойно. – Только таких же, как я. И рожденных камнем. Тех и тех – в бою.
Эшлин вздрогнула от «таких же, как я». Старуха кивнула.
– Убивший человека нечист. Убивший вне боя дважды нечист. Мой народ дал зарок укрывать бегущих от правосудия, кроме убийц и совершивших дурное с детьми. Вардо моего внука стоит у ворот. Собирайтесь.
Снова оглядела всех, взяла пальцами уголек с жаровни, разожгла трубку и закурила. Рассмеялась:
– Что смотрите? Тайны развели. Стенку порушили. Чуть сами не убились. Нет чтоб сразу к умной-то бабке прийти…
* * *
Бетлемский день начинался до рассвета. От звона колоколов дрожала каменная стена, и эта дрожь пробирала замерзшего под тонким одеялом Брендона до костей. Он вздохнул и подумал, что лучше бы солнце не всходило. Интересно, какая часть этого оцепенения – его усталость, а какая – ядовитое действие белого кварца. Но не время было ставить эксперименты. Лишь на третью ночь Брендон окончательно поверил, что сосед не собирается его убивать, так что смог поспать около пяти часов. Ему снился зал для совещаний, куда входит брат Игнациус
