проходил чистку, с него соскребали коросту, болевую накипь, еще что-то – пыль, грязь, наверное. Лицо у него растроганно ослабло, помолодело – Пургин увидел тень, шевельнувшуюся у самого берега, услышал всплеск, тихий обрадованный смех Риты и возглас:
– Дельфин стал ручным. То, что они бывают ручными, я знала, но чтобы вот так, – она махом скинула с ног тапочки, ступила в воду и звонко пошлепала дельфиненка по спине. – Ах ты, маленький поросенок!
Пургин присел на корточки у воды, протянул руку в серый вязкий воздух, плотно лежащий на спокойной тяжелой глади – воздух словно бы придавил ее, и в тот же миг Пургин почувствовал прикосновение холодного мокрого носа – прикосновение было схоже с собачьим, так носом тычется в ладонь только верный домашний пес. Вода была теплой, а дельфин холодным. «Не помню, дельфин – теплокровный, или кровь у него, как у рыбы, холодная? – невольно подумал Пургин. – Холодная все-таки кровь или?.. Или! Конечно же или! У дельфина – кровь, как у человека». Пургин вздохнул.
Как все-таки он допустил, что жизнь проходила мимо него? Не знал, что такое отдых, юг, море, солнце, душистые фрукты и красивые женщины, трясся на кожаном редакционном диванчике, избегал походов в кино и рестораны и самыми светлыми днями в его прошлой жизни были дни, проведенные в берлоге, портвейн пополам с Корягой – Коряга очень быстро надирался и нехорошо синел, будто чахоточный, лицо у него делалось рыбьим, плоским, глаза белели, широкий рот становился тонкогубым, мягким, провисал унылой дугой, и если бы не было прикуса зубов – сполз бы на шею, либо ввалился внутрь…
Был ли он вообще, этот парень Коряга? А его подопечные, утонувшие в мутной дымке времени? Как их величали? Пестик, Жиртрест… Еще кто-то был… Кто? Лепешка, он же Жиртрест. Товарищ Лепешка! Были ли вы вообще – Лепешка, Пестик, Коряга? Или вы приснились? Что-то уж больно сон был нехороший и очень затяжной, нескончаемый.
Он неожиданно ощутил опасность – под лопатки кольнуло что-то острое, причинило боль, Пургин, зажав в себе дыхание, стремительно оглянулся, всмотрелся в темную, почти черную, без единого промелька гряду кустов, скользнул цепким взглядом по неподвижным макушкам деревьев, таким же черным, как и кусты, ничего не обнаружил и облегченно выдохнул – почудилось. И, слава богу, что почудилось! Рита нежно ворковала, склонившись над дельфиненком, дельфиненок застыл, обмяк в воде – он все понимал, все чувствовал. Видимо, почувствовал и тревогу Пургина.
«Ах ты, мой хороший», – благодарно расслабился Пургин, снова ткнул рукой в темноту, пошевелил там пальцами, дельфиненок приподнялся в воде, по-собачьи становясь на плавник, дотянулся мордой до пургинской руки и издал сиплый простуженный звук.
– Он что-то говорит, – Рита брызнула в дельфиненка водой, – а что, поди угадай? Не дано нам – не научены слышать природу, живых наших сородичей, слышим только самих себя.
«Что-то потянуло Комсомолочку на длинные речи, – недовольно отметил Пургин, – вроде бы вчера такого не наблюдалось».
– Человек глух, – сказал Пургин.
– И слеп, и нем, и жесток, и глух, – продолжила Рита, – полный набор самых плохих качеств! Ой! – Рита взвизгнула: Пургин, повинуясь какому-то странному, невольно возникшему в нем желанию, толкнул ее – Пургину хотелось освободиться от взгляда, прожигающего ему лопатки, хребет, телу от этого взгляда сделалось неуютно и горячо, – дельфиненок в свою очередь тоже поддал Риту под ноги, и та, взбив сноп брызг, повалилась в воду.
«Черт побрал бы! – трезвея, выругался про себя Пургин. – А вдруг у нее это единственная тельмановка, единственное платье?»
– Прости! – выкрикнул он.
Рассердившаяся Рита в ответ только рассмеялась – не смогла ответить Пургину резкими словами. У Пургина сразу полегчало на душе – не то ведь уже навалилась тяжесть, – она сделала это как-то мигом, закупорила ноздри и глотку.
– Прости, я не хотел, – сказал он, – случайно вышло.
– За случайно бьют отчаянно! И этот еще! – она топнула ногой по воде, отгоняя от себя дельфина. – Какой ты, однако! – через секунду жеманно фыркнула Рита.
– Какой?
– Человек неожиданных решений.
– Бес бьет в голову! – усмехнувшись, признался Пургин. – Одних в ребро, других в голову.
– Бес в ребро – это старая поговорка, а в голову – что-то новое. – Рита звонко шлепнула рукой по воде, отгоняя дельфиненка; и Пургин еще раз удивился ощущению, поднявшемуся в нем, чувству причастности к этой земле, к жизни, к морю, к звездам – да, раньше он был закупорен в коробке, в четырех душных стенах, единственным украшением которых была голая электрическая лампочка, свисающая с потолка на засиженном мухами проводе, и за четыре стены он не мог выйти, даже когда ложился на дно – дно его тоже имело четыре стены и тусклую электрическую лампочку. Хрен был не слаще редьки, а выйти наружу он не мог – мертво сжимал страх, от страха у него холодели пальцы и душа, а сейчас это прошло. Ничего вроде бы не случилось, а прошло.
Дельфин темной торпедой сделал в воде бесшумный широкий круг, вернулся к Пургину, всхлипнул жалобно, рождая ответный внутренний всхлип: Пургину было жалко себя, жалко дельфиненка, жалко Риту, жалко этот густеющий темный теплый вечер – все пройдет, все обратятся в гниль, в прах, в память, если, конечно, кто-то будет помнить их.
– Он голоден, – сказала Рита и снова шлепнула рукой по воде.
– Нет, – Пургин увидел, что звезды, возникшие в воде, качнулись, родили грустное сожаление – все пройдет, а звезды все-таки останутся, это штука вечная.
– А, по-моему, голоден.
– Я недавно его кормил, – сказал Пургин и, подумав, добавил, хотя добавление не было нужное: – Рыбой. – Как будто дельфины едят мясо, баклажаны, маринованные помидоры и абрикосовый джем.
– Тогда он просто играет. Как и все дельфины.
– Он заигрывает.
– Интересно, за что дельфин любит человека?
– Это не любовь, это привязанность.
– Привязанность бывает только у собак.
– Не скажи! Человек всю жизнь, во все века лупил и продолжает лупить собаку, он пинает ее ногами, выставляет во двор, морозит холодом, морит голодом, случается, накидывает на голову петлю, собаке давно бы надо уйти от человека, а она не уходит, не бросает двуногого. В чем дело? Это не привязанность, это что-то большее: привязанность, плюс любовь, плюс еще что-то.
– С дельфинами происходит то же самое, – подхватила Рита, – их рубят винтами пароходы, повара в столовых режут на куски, как обычную рыбу, душат в сетях, бьют веслами, вышвыривают на берег, чтобы посмотреть, как дельфин будет корчиться, сдыхать на солнце, скармливают котам, словно кильку, а дельфины не отворачиваются от людей – дельфин, как собака, не бросает нас. Можешь разгадать эту загадку, товарищ трижды орденоносец?
– Нет, – Пургин сожалеюще приподнял одно плечо.
– И я нет, и маститая хваленая наука тоже нет, и писатели не могут. А дельфины спасают тонущих людей, не дают их сожрать акулам в
