до тех пор, пока один пьяный английский капитан не выстрелил в него из винтовки. Дельфин был ранен и ушел, только красная вода осталась. Говорят, его не видели полтора года. За это время в рифах погибло несколько пароходов, Ллойдовская компания – есть такая международная компания капитанов, – осудила английского капитана, отняла у него права на вождение кораблей, – Рита стала рисовать на песке кружки, кораблики, цветочки, домики, у нее это получалось очень ловко. Пургин смотрел то на дельфиненка, то на Ритины рисунки, ему в этот день все нравилось – и дельфиненок, и море, и рисунки, и рассказ, и сама Рита, в нем словно бы что-то оттаяло, потеплело, изменилось – он стал другим, совсем не тем, кем был раньше, но каким конкретно стал, пока не мог понять, – а дельфина все не было и не было. Капитана еще раз наказали – навсегда лишили моря – он теперь не мог плавать даже матросом и отдали под суд. И вот однажды белый дельфин появился снова, как ни в чем не бывало закружил перед носом парохода, который собирался идти через рифы. Капитан объявил всем по радио: «Дельфин, белый дельфин!» Все начали поздравлять друг друга. А капитан вдруг засомневался – дельфин играет перед пароходом, выпрыгивает из воды, зовет следовать за ним, а вдруг он посадит его на камни? Ведь боль-то дельфин не забыл, и кровь свою не забыл. В общем, капитан стал на якорь – он находился в нерешительности. Запросил других капитанов – как быть? Идти за дельфином или нет? Как думаешь, что сказали капитану капитаны?
– «Решай сам!»
– Ответ на поверхности – этот капитан отвечает за свое судно, капитаны – за свои. Он думал-думал и в конце концов решился, пошел за дельфином. Тот, не помня зла и боли, провел его через рифы.
– Красивая история. Готовый сюжет. Можно написать повесть.
– Напиши!
– Может быть, может быть…
Пока они сидели на берегу, дельфин не уходил – все плавал, играл, потом, когда ему надоело дурачиться, подплыл поближе, выбрал поглубже место и встал на хвост, растопырил плавники, будто крылья.
Вечером Пургин надел гимнастерку с орденами, пришел на ужин. Девушки, сидевшие за его столом, онемели – так и просидели весь ужин, проглотив языки, у Риты, когда она увидела ордена Пургина, вид сделался испуганным, незнакомым, она, поняв, как выглядит, попробовала справиться с собою, но это ей не удалось, тогда Рита прикрыла округлый рот ладошкой и сделалась еще более жалкой.
Пургин сделал вид, что не замечает онемения своих соседок и Риты, – и вообще ничего не замечает, даже собственных орденов, молча поужинал, вышел, на улице, свернув на асфальтированный пятак, посреди которого была разбита клумба, подождал Риту.
Та тоже свернула с дорожки, остановилась около Пургина, растерянность еще не сошла с ее лица, она по-прежнему выглядела жалкой, и Пургин, поколебавшись немного, спросил:
– Рита, ты что, из дома получила плохое письмо?
– Нет, дома все в порядке.
– Тогда почему же у тебя такой подавленный вид?
Рита неопределенно приподняла плечи. Она быстро загорела, покоричневела буквально за один день, скулы обветрились, стали темными, в облике появилось что-то татарское, но это не портило Риту. Скорее наоборот – в ней появилось что-то новое, обаяние, которого раньше не было, – глаза же, напротив, посветлели, налились зеленым светом. Хотя то, что она, ошеломленная, сделалась жалкой, увы, не украсило ее, жалость, если она на виду, то обязательно бывает схожа с убожеством, она вообще ни для кого не бывает украшением – ни для зверя, ни для человека.
– Это ты виноват, – сказала Рита.
– В чем же?
– Столько орденов!
– Я в этом виноват? – Пургин рассмеялся.
– Да нет же, право! – Рита смутилась, скосила взгляд на ордена. – Расскажите, как вы их получили, а? – неожиданно на «вы», хотя они очень быстро установили отношения на «ты», спросила Рита. – За что? Это ведь жутко интересно.
– Не надо со мной на «вы», Рита, – попросил Пургин. – А рассказывать ничего не буду. Не могу.
– Почему?
– Не имею права.
– Как так?
– Ну… Я выполнял задания, о которых не имею права говорить, – он вспомнил, что орден Красного Знамени имеет у него совсем другую историю, «незакрытую» – дан за то, что помог отбиться от басмачей, но говорить об этом не стал, промолчал – незачем это Рите знать, ткнул пальцем в орден Красного Знамени, – этот я получил в Средней Азии, на заставе в Алтайской долине, этот орден, – он тронул орден посредине, Ленина, – получил на Хасане… Помнишь Хасан?
– Ты похож на ветерана, который любит кричать: «А помнишь Зимний? А помнишь, как под Воронежем секли Мамонтова? А помнишь Перекоп и Сиваш?» – Рита справилась с собою, выпрямилась, угрюмая мальчишеская настороженность, сочившаяся из всей ее фигуры, пропала. – Я на Хасане не была.
– Тогда извини!
– А третий орден?
– Халхин-Гол.
– Значит, ты на всех войнах был? На финской тоже?
– На финской тоже.
– А где награда за финскую?
Все повторяется, этот вопрос ему задали человек пятнадцать в редакции.
– Еще не получил.
– А дадут?
– Дадут. И добавят, – Пургин улыбнулся.
– Что именно?
– Когда дадут, тогда и посмотрим.
– Неопределенный разговор. – Рита поежилась. Предложила: – Может, пойдем к морю? А вдруг дельфиненок там?
– Вряд ли. Уже вечер, сумерки, видно плохо, а дельфины, как известно, страдают близорукостью.
На берегу они услышали хриплое фырканье, несущееся из воды, из глубины, – это был дельфиненок. Дельфиненок, как хорошая собака, безошибочно почувствовал их на расстоянии.
– Кажется, он ждал нас, – тихо, почти шепотом, словно боясь чего-то, произнесла Рита.
Наверное, так оно и было.
– Да, – подтвердил Пургин и недовольно поморщился: а он почему говорит шепотом? Ну Рита – это понятно, это институточка, благородная девица, хотя и комсомолка, даже более чем комсомолка, – Рите положено, она, в конце концов, прекрасный пол, дама, хотя и присягнувшая красному галстуку и комсомольскому значку, а сам Пургин? Орденоносец, Герой Советского Союза… И шепот-то у него какой-то противный – плоский, сырой, невыразительный. – Дельфин привык уже к нам, как верный пес, – подчеркнуто громко произнес Пургин, – хоть и видит плохо, а нюх имеет.
– Животное, – ласково проговорила Рита, – плавающее животное!
Пургин подумал о том, что в женщинах есть некая загадка, которую никому не дано разгадать – ни великому философу, ни великому писателю – многие пробовали разгадать прекрасную незнакомку, но ничего из этого не вышло, никто не разгадал женщину до конца.
Ближе всех подошел к цели Достоевский, но и он все равно не разгадал женщину до конца. Поступки, которые иногда совершают прекрасные мира сего, не поддаются объяснениям. Понять их нельзя.
У него что-то дрогнуло внутри, запело незнакомо, тонко, тревожно – Пургин услышал, как бьется его сердце, и от неожиданности даже замер во внезапной оторопи – с ним происходило то, с чем он не был знаком ранее, какое-то преображение, словно бы он
