вижу, собирались уходить. Наверное, на работу?
— Нет, я нигде не работаю.
— Это хорошо! Война оторвала многих женщин от дома, от семейных забот…
Фрау Хильда нетерпеливо ждала, когда гость заговорит о причине своего появления. Почему-то ей казалось, что он принес весточку об Эдмонде.
Цовикян, заметив, что разговор не клеится, откровенно объяснил, зачем он пришел.
Фрау Хильда побледнела. Она едва удержалась, чтобы не воскликнуть: «Это тот русский пленный?» Но спросила по-другому:
— Этого парня я видела в Цельтвиге. Цыган он, что ли?
— Нет, не цыган. Армянин. Вы слышали когда-нибудь об армянах?
Фрау Хильда кивнула, хотя в эту минуту для нее не имело никакого значения, к какой национальности принадлежит тот черный человек. Парень был пленным, недавним солдатом Советской Армии, который неизвестно каким чудом спасся из лагеря и теперь бродит с места на место. Раньше Хильда не проявила бы к нему никакого интереса, но, подумав о том, что ее Эдмонд тоже в плену, она, непонятно для самой себя, захотела увидеть Гарника.
— Приходите завтра, — сказала она. — Тереза будет дома.
Но, проводив Цовикяна, Хильда задумалась. Как? — она в своем доме принимает одного из тех, которые убили или захватили в плен ее Эдмонда?! Не позвать ли завтра и Ценкера? Сказать ему: «Вот, Ценкер, человек, который убьет вас, если вы отпустите его отсюда целым и невредимым».
Она почувствовала, как горят у нее щеки.
Весь следующий день она ничего не могла делать: то ложилась, то бесцельно ходила по комнате. Только под вечер немного приоделась и приготовилась к встрече гостей.
Цовикян и Гарник явились точно в срок. Гарник от волнения краснел и стеснялся прямо посмотреть в глаза хозяйке, словно, входя сюда, совершил большое преступление.
— Вот и наш молодой человек! — первым заговорил Цовикян, улыбаясь Хильде как старой знакомой.
— Пожалуйста, проходите. Тереза вот-вот должна вернуться. Садитесь!
Все сели. В первую минуту все трое чувствовали себя как бы скованными.
Хильда, казалось, хотела вспомнить что-то важное — и не могла. Наконец, со слабой улыбкой на бледном лице, она спросила:
— Вы долго здесь собираетесь пробыть, молодой человек?
— Нет, очень мало, — сразу ответил Гарник, думая удовлетворить ее этим ответом.
Улыбка пропала с лица Хильды. Она не об этом хотела спросить юношу. Не все ли равно ей, сколько пробудет этот чужестранец в их городе? Единственное, что она хотела знать — это то, что делают с людьми, которые попадают в русский плен. Но об этом Хильда не стала спрашивать сразу, боясь, что Гарник насторожится и не скажет правды. А ей требовалась только правда, как бы горька ни была она.
Цовикян, естественно, не мог знать, что происходит в душе этой женщины и все пытался оживить разговор. Он намекнул, как трудно, должно быть, сейчас Геворгу его ожидание. Это подобие шутки в другом случае, может быть, и развеселило бы Хильду, но теперь она безразлично посмотрела на молодого человека и вдруг, неожиданно для самой себя, спросила:
— Скажите, пожалуйста, у себя на родине вы видели немецких военнопленных?
— Немецких военнопленных?
Гарник с удивлением смотрел то на хозяйку, то на Цовикяна, не понимая, почему был задан ему этот вопрос.
— Нет, не видел. Но, извините…
Хильда вскинула на него глаза и резко сказала:
— Мой муж, как мне сообщили, взят в плен в районе Харькова.
— Харькова?
— На них напали партизаны. Несколько человек убили, а некоторых, вероятно, взяли в плен. Мне хотелось бы знать: что с ними сделают?
Цовикяну только сейчас стала понятна причина странного поведения хозяйки.
Да, очень многие не думали о том, что война их лишит близких, куска хлеба, земли, дома, счастья… Только после того, как непоправимое произошло, люди поняли, как все это ужасно.
— Если бы люди были умнее, — вслух высказал свой вывод Цовикян, — они не должны были допустить эту войну…
— Это зависело не от нашей воли, — тихо отозвалась Хильда.
— Именно от нашей, фрау: от моей, от вашей, от его, от воли множества других людей, подобных нам с вами. Только мы не сумели выразить свою волю.
Хильда, словно сбросив с себя оцепенение и глядя прямо в глаза Цовикяна, возразила:
— Нас и не спрашивали. Что мы представляем собой, чтобы спрашивали у нас, нужно или нет начинать войну?
Чувствуя, что его слова могут быть неверно поняты, Цовикян беспокойно повернулся всем телом и торопливо пояснил:
— Я хотел сказать, что ни один из людей не должен обладать правом выносить смертный приговор миллионам подобных себе. Эти миллионы должны сказать, что они вовсе не хотят умирать, вот что!
Разговор этот затянулся, а Терезы все не было и не было. При каждом шорохе за дверью сердце Гарника замирало.
Меняя тему разговора, хозяйка спросила, при каких обстоятельствах Гарник попал в плен.
— Вы не бойтесь! — сказала она. — Мне уже все ясно. Ведь, наверное, вы со своим товарищем пробираетесь на восток, чтобы присоединиться к вашим?
— Ничего подобного! Нас угнали на работу, и сейчас мы возвращаемся к родным.
— Кто у вас остался из родных?
Гарник сказал правду:
— Мать, отец, сестра. Был еще брат… Он погиб…
— Ваши родные не знают, что вы попали в плен?
— Нет, не знают.
В глазах фрау Хильды блеснуло сочувствие. Нет, это была уже не та женщина, которая хотела указать на Гарника Ценкеру. Она и вчера устыдилась своего побуждения, а сегодня, после этого разговора, даже не вспоминала о нем. Чем виноват этот молодой человек, который перенес на своих плечах все тяготы войны, потом был заброшен в чужие страны, где не каждый мог ему посочувствовать? Фрау Хильда на минутку представила горе матери Гарника, и сердце ее окончательно смягчилось. Сейчас у нее не было никакой злобы к этому пленному. Она даже сочувствовала Гарнику и втайне подумала, что там, в далекой загадочной России, может быть, найдется человек, который посочувствует и ее Эдмонду.
И у Гарника она уже не возбуждала прежней настороженности и антипатии.
Но почему же нет Терезы? Уже начинало темнеть, было рискованно поздно вечером выходить на улицу, — их мог остановить патруль, проверить документы.
Хозяйка тоже начала беспокоиться.
— Не знаю, почему она так запоздала. Никогда с ней не случалось. Она давно должна была быть дома.
Гости уже собрались уходить, когда за дверью послышались шаги и сдержанные женские рыдания.
Фрау Хильда вскочила и бросилась к двери. На площадке, прижавшись всем телом к стене, стояла Тереза.
— Тереза, что с тобой? — тревожно спрашивала фрау Хильда, обнимая ее и увлекая в комнату.
— Они… они… — Тереза, как слепая, смотрела вокруг невидящим взглядом. — Они…
