понять, счастлива ли она, мне достаточно просто на нее посмотреть. Я сразу все пойму по ее лицу. Мне страшно хочется ее увидеть, хотя это желание вряд ли взаимно; она мне не принадлежит, но я связана с ней неразрывной болезненной нитью.
Я вижу дочь через окно кафе; она идет по противоположной стороне улицы. Заметив ее, я тут же невольно всплескиваю руками. Счастье и восторг рождаются внутри и направляют мои руки; кулаки несколько раз ударяют по воздуху. Я больше не пытаюсь угодить матери, мужу, даже Эдит Огилви; больше не сопротивляюсь желанию отстукивать ритм, дотрагиваться до предметов или размахивать руками, вопреки всему, чему учили меня эти люди. Я дала своим желаниям волю. И, как ни странно, эта свобода меня успокоила, ведь подобные тики лишь усиливаются, когда их пытаешься сдержать.
Долли встряхивает зонтик, и я завороженно смотрю, как она скручивает его и убирает в чехол. Я любуюсь ее идеальными женскими руками, как любовалась маленькими пухлыми ручками младенца, довольными и суетливыми, хватающими воздух. Она – чудо. При виде кафе она прищуривается, как от яркого солнца, но сегодня облачно с переменными осадками; сильный ливень то обрушивается с неба, то внезапно затихает, как младенец, впадающий в истерику от усталости. Я не знаю, видит ли она меня за другими посетителями, сидящими у окна. Я – женщина с бледными глазами и бледными волосами, одетая в серое; она вполне могла меня и не заметить, несмотря на бурную жестикуляцию, которая, я знаю, не прошла незамеченной для посетителей за соседними столиками. Она стоит на улице, смотрит на кафе, и я встаю, словно меня тянут за невидимую нить, как вежливо вставал Ролло за нашими пятничными ужинами.
Ее светло-коричневое пальто, светло-коричневые сапоги и сумка выглядят стильно и тщательно подобраны по цвету. Блестящие волосы аккуратно подстрижены чуть выше плеч; лицо спокойное и безмятежное. Воротник пальто красиво подвязан пестрым шелковым платком. Я представляю, как выглядит дом женщины, которая так одета: квартира, обставленная изысканной, но удобной мебелью, стены спокойных цветов и одна-две картины современных художников или большие скульптуры, чтобы квартира совсем уж не выглядела копией соседской, куда она часто заглядывает на кофе или бокал вина. Может, у нее даже есть парень и он заходит к ней регулярно и приносит завтрак в постель в субботу утром. Его не смущают ее маленькие странности, ее интересы и поведение; напротив, он их ценит. Он не против, чтобы она встречалась с друзьями и ходила на рабочие встречи во внерабочее время, если это нужно для будущей карьеры, даже если из-за них она пропустит день рождения его сестры или премьеру фильма. Ничего, он подождет; потом посмотрят фильм вместе. Он будет слушать ее и никогда не прервет, если она начнет говорить что-то неожиданное или выражать нетипичное мнение. Если в компании друзей она заговорит невпопад, его это не покоробит. Он не станет незаметно пинать ее под столом, напоминая, кто тут главный. И не попытается переделать ее, просто не захочет, даже будь у него такая возможность.
Она поворачивается и уходит прочь, но идет медленно, не торопясь, словно слишком рано явилась на встречу и решила прогуляться туда-сюда и подождать положенного времени. Ее походка напоминает мне походку младшей из сестер Фрейзер, что жили напротив нашего дома, – ту, что ходила вприпрыжку и отвлекалась на все подряд. Но она никогда не станет этой девочкой, которая выросла и продолжала жить дома, ухаживая за больной матерью. Если она остановится, думаю я, если остановится или оглянется, то подойдет ко мне. Я не дышу, когда она разворачивается на тротуаре и смотрит прямо на меня. Ее взгляд спокоен и невозмутим, будто все это время она знала, где я, просто у нее возникло дело и сейчас она решила вернуться ко мне. Будто мы провели порознь несколько секунд, а не лет.
Каково это – быть любимой? Каково это – быть Долли, которая не сомневается, что ее всегда и повсюду встретят с любовью и благодарностью? Каково это – быть Витой? Если бы Вите встретился человек с раненым сердцем, который не стал бы ей восхищаться, она бы равнодушно прошла мимо, глядя перед собой и одаряя своей красивой улыбкой кого-то другого. За лето, проведенное с Витой и Ролло, я кое-чему у них научилась. Я это знаю, хотя другие могли и не заметить. Их шумливость, их смех, их незримое присутствие отчасти остались со мной, но я так и не смогла перенять легкомысленность их чувств. Сейчас я рада, что упорствовала в своих чувствах, что моя любовь восторжествовала и осталась неизменной, хотя никто не ответил мне взаимностью. Это полная противоположность их выученному безразличию, и это счастье.
Я разочарована, что Долли не хочет, чтобы я угощала ее кофе или обедом. Она как будто отказывается не только от еды, а от чего-то еще, и, вероятно, не хочет оставаться надолго. Впрочем, уже через секунду она берет мой стакан с желтым молочным коктейлем и подвигает к себе.
Она пьет коктейль через соломинку и смотрит на меня.
– Вкусно, – говорит она. – Возьму такой же. И горячие бутерброды с сыром. Тут их очень вкусно делают. Не знаю, что они туда добавляют, но получается вкусно.
Она подходит к стойке и говорит с официанткой, девушкой примерно ее возраста, а я не могу отвести от нее взгляд. Они смеются, девушка показывает на меня и вопросительно поднимает брови.
– Туда, – отвечает Долли. Девушка задает вопрос; Долли улыбается и отвечает: – Да, это моя мама, – девушка что-то говорит. Долли слушает, задумчиво смотрит на меня и медленно произносит: – Ага, похожи.
– Твоя знакомая? – спрашиваю я, когда она возвращается за столик.
– Можно и так сказать. Я тут рядом живу и часто здесь бываю, – она опускает голову, притворившись смущенной, и смотрит на меня. – Я так и не научилась готовить. Даже как ты.
Меня успокаивает напоминание о нашем общем недостатке и общем прошлом. Значит, мы можем признать, кем являлись друг для друга, кем она является для меня до сих пор.
Мне хочется расспросить ее обо всем и узнать, как прошел каждый миг с момента ее отъезда и до появления в кафе, но вопросов слишком много, поэтому я просто смотрю на нее и изучаю ее лицо.
– Как дела в теплице? – спрашивает она. – Бабушка рассказывала, что ты вывела какие-то новые… – она подбирает слово, которым назвать растения, с которыми я работаю, и решает сказать просто «штуки».
– Да. Все в порядке. Дэвид все еще работает
