в отца, а волей, конечно, в мать.
Удары во дворе стихли, и единственным звуком было всхлипывание девушки.
— Конечно, я напишу и Мэри, — сказал он.
О чём ты пишешь жене, которая больше не существует для тебя? Пишешь «дорогая жена», потому что именно так и положено писать в письме. А дальше сидишь и грызёшь перо. Потому что слишком долго ты не писал по-английски, и слова, да и сами буквы, кажутся тебе странными и чужими.
О чём ты пишешь матери своего ребёнка, когда другой ребёнок ожидает тебя за стеной — ребёнок других родителей, но в чреве её зреет твоё собственное семя. Писать — значило снова войти в тот грешный мир, который он оставил за плечами. Мир гнусности и страха, мир преступлений и наказаний. А в этом мире ему бояться, значит, нечего? Нечего — самураю, следующему за золотым веером. Даже месть Тоётоми не достанет его здесь.
Тихий шорох вернул его к действительности. В дверях стоял Мельхиор Зандвоорт, завернувшись в спальное кимоно.
— Заходи, Мельхиор. Заходи. Это очень трудная штука.
— Я тоже так думаю. — Мельхиор уселся перед ним. — Хочешь, я объясню им всё?
— Нет, — ответил Уилл. — Объяснять тут нечего. Во всяком случае, невозможно объяснить это ей. Я просто говорил себе, что она исчезла. Навеки. Я до сих пор говорю это себе. Это будет письмо с того света. Нас наверняка считают мёртвыми, и она наверняка вышла снова замуж. Возможно, мне лучше вообще не писать. И всё же… Я хочу, чтобы она, и все мои друзья, и даже враги в Англии — чтобы все знали, что моя жизнь не закончилась поражением.
— Я передам им это, Уилл, — пообещал Мельхиор.
— Я не сомневаюсь в тебе, Мельхиор; но поймут ли они? Что они знают о Японии — там, в Лаймхаузе? И даже в Уайтхолле. Захотят ли они узнать что-то о том, чего никогда не поймут?
Он начал писать, быстро и ожесточённо.
— Так о чём же ты пишешь?
— Я пишу о нашем путешествии, — ответил Уилл. — Я думаю, это верней всего. Это, может быть, пригодится тем, кто последует за нами.
Теперь его перо летало по бумаге. Наверное, ему всегда хотелось вспомнить о своём путешествии, о последних событиях той, другой, давно ушедшей жизни. О смерти Уилла Адамса и всех его товарищей. О событиях, которые привели к рождению Андзина Миуры, хатамото в сёгунате Токугавы.
А после этого рождения? Он писал о Японии, о виденных им чудесах, о чудесах, о которых он слышал. Но не о людях. Мэри Адамс люди не интересовали.
Чем же закончить? Он скажет, как мечтает вернуться домой, как видит их каждую ночь во сне, но возвращению его препятствуют сами японцы. Ведь чего стоит ложь в письме с того света? Это долг умерших — успокоить живущих. Да и Иеясу не хочет же его отпускать — сейчас, по крайней мере.
— Ну что, легче пошло? — спросил Мельхиор. — Все мы в душе лицемеры. — Уилл подписался. — Ну вот, готово. Счастливого пути, Мельхиор. Я пытаюсь убедить себя, что хотел бы отправиться с тобой.
— Но это место вошло в твою плоть и кровь, — продолжил его мысль Мельхиор. — Я и сам не больше твоего уверен, что хотел бы уехать. Только Якоб в восторге от перспективы возвращения домой. Наверное, он единственный из всех вас, кто остался здесь самим собой.
— Наверное. А ты счастлив в Эдо?
— У меня есть женщина, есть доход, назначенный мне принцем. Мне здесь значительно лучше живётся, чем когда-либо в Роттердаме или в море. Эдо с каждым днём разрастается, становится всё оживлённей. В нём бурлит жизнь — такого я не видел ещё ни в одном городе. Он стал чудом, привлекающим внимание всей страны. Люди приезжают посмотреть Эдо, как паломники приезжают на поклонение в Нару. Твой принц стал почти что монархом с тех пор, как принял титул сёгуна, — Мельхиор смотрел, как Уилл сворачивает письмо. — Его даже посещают даймио из Осаки. Говорят, что Исида Норихаза, сын его самого заклятого врага, этим летом живёт в Эдо.
Уилл вскинул голову:
— Норихаза в Эдо?
Мельхиор кивнул.
— Ему отвели дворец в южной части города.
— Ты приехал, чтобы сказать мне это?
Боже, как бьётся сердце в его груди. Создание Ёдогими. Любовница Норихазы. Пинто Магдалина.
— Нет. Я приехал сюда, чтобы не говорить тебе этого. Одному Богу известно, что это на меня нашло. Однако, Уилл, я вижу — ты всё-таки несчастлив, несмотря на богатство и красоту, окружающую тебя. Твои мысли где-то далеко. Мне кажется, ты не прав, Уилл. Я думаю, ты найдёшь счастье только здесь и больше нигде в мире. Я думаю, дай шанс этой малышке, спящей в твоей постели, и она будет любить тебя так, как ни одна женщина не любила мужчину до того. Поэтому мне пришло в голову, когда я наблюдал за тобой, пишущим письмо своей жене, — лучше выкинуть её из головы. Если сможешь.
Пинто Магдалина. Девушка с длинными ногами и высокой грудью, с проблеском рыжины в волосах и непередаваемо прекрасным лицом. Девушка, смотревшая на него так бесстрастно и холодно, и в то же время — кипящая под маской равнодушия, как те вулканы, которыми напичкана эта страна. Создание Ёдогими. Женщина Норихазы.
— Ты понимаешь, как это будет опасно? — спросил Мельхиор. Уилл медленно повернул голову. — Или, наверное, это не имеет для тебя никакого значения, ты же теперь самурай?
Уилл встал, вручил ему письмо.
— Это для Мэри, а мастеру Диггинсу я напишу завтра утром.
Он смотрел им вслед, стоя в воротах дома, пока всадники не превратились в мелькающие вдали точки.
— Мой господин опечален. — Кимура встал рядом, руки засунуты в рукава кимоно. — Он хотел бы отправиться вместе с друзьями.
Уилл взглянул на него. Его всегда удивляло, как Кимуре удавалось точно угадать, что происходит в его душе. Точнее, как мало было вещей, о которых он не мог догадаться.
— Нет, Кимура. Здесь я более счастлив, чем в Англии. — Он повернулся, медленно пошёл через двор к дому. За спиной раздался лёгкий стук захлопнувшихся ворот. А справа стояли те самые козлы, теперь уже пустые. Но такие памятные.
— Девушка заслужила этого, мой господин, — сказал Кимура. Он поднялся на крыльцо. Здесь стояла, низко кланяясь, Айя. Асоку на сегодня освободили от работы. Чем же она сегодня занималась? Лежала, наверное, на животе, пытаясь забыть о пылающей от боли спине. И она не затаит злобы на свою хозяйку или хозяина. С ней поступили так, как она сама ожидала,
