когда вынуждены это делать»[402].
К 1920-м годам опыт «военного социализма» в Европе показал, что экономика может жить и развиваться без рынка, другой вопрос — стоит ли к этому стремиться?
Обсуждая возможности и границы социализации экономики, Макс Вебер, ссылался на теоретическую и практическую деятельность своего ученика Отто Нейрата и приходил к выводу, что при полном обобществлении всей хозяйственной деятельности деньги в самом деле могут оказаться ненужными, а отношения обмена будут регулироваться с помощью натурального расчета. Но является ли такое решение практически возможным и желаемым, по крайней мере — в том реальном мире, о котором идет речь? Скорее, следует разделить экономическую жизнь на сферы, объективно требующие и не требующие социализации, а граница между тем и другим «по форме и степени могла бы определяться эффективными ценами»[403].
Необходимость обеспечивать снабжение городов и работу промышленных предприятий несмотря на обесценивание денег и резкое изменение всех привычных соотношений между спросом на различные группы товаров, заставляла правительства с разной идеологической окраской прибегать к принудительному изъятию продовольствия в деревнях, вводить карточки и нормировать распределение ресурсов. Оценивать эффективность такой экономики с помощью рыночных критериев не имело никакого смысла, ибо задачей управления был не рост производства, благосостояния или дохода граждан, а всего лишь их выживание и сохранение городского общества. И с данной задачей «военный коммунизм» успешно справлялся. Однако по мере того, как из различных решений и мер формировалась более или менее логичная система, возникала и соответствующая идеология, ставшая позднее органической частью коммунистической традиции.
Тем не менее даже в разгар военного коммунизма в 1918 году Ленин прекрасно понимал, что тотальное обобществление собственности и, соответственно, полный отказ от рыночных отношений невозможны и нежелательны. По отношению к крупному капиталу должна проводиться беспощадная экспроприация. «Но мы знаем, что мелкое производство никакими декретами перевести в крупное нельзя, что здесь надо постепенно, ходом событий убеждать в неизбежности социализма»[404].
Новая экономическая политика, введенная Лениным и большевиками в начале 1920-х годов, несколько поколебала идеологию, ставшую господствующей в годы Гражданской войны, но следует помнить, что и тогда многие коммунисты воспринимали происходящее как отступление. Возвращение к рыночным методам ведения хозяйства противоречило не столько принципам коммунизма, сколько их представлениям о том, как эти принципы должны быть реализованы на практике.
Тем не менее опыт военного коммунизма и НЭПа в совокупности убедили всех участников советских экономических дискуссий в необходимости сочетания планового и рыночного начал в новой экономике. Троцкий, выступавший решительным критиком «отступления» в годы НЭПа, прекрасно понимал, что отмена рынка (по крайней мере — в переходную эпоху) невозможна. «Для регулирования и приспособления планов должны служить два рычага: политический, в виде реального участия в руководстве самих заинтересованных масс, что немыслимо без советской демократии; и финансовый, в виде реальной проверки априорных расчетов при помощи всеобщего эквивалента, что немыслимо без устойчивой денежной системы»[405]. При этом он придерживался весьма консервативного даже для своей эпохи представления, что «единственными подлинными деньгами являются те, которые основаны на золоте»[406].
ТОВАРНОЕ ХОЗЯЙСТВО В СССР
Теоретические дискуссии 1920-1930-х годов были прерваны политическими репрессиями, которые ударили по сторонникам практически всех точек зрения. В период коллективизации и форсированной индустриализации в СССР пришлось из-за возникшего дефицита продовольствия и множества других товаров снова вводить карточную систему. Как отмечает историк Вадим Роговин, «это трактовалось сталинской пропагандой не как вынужденная временная мера, а как ступень к полной ликвидации рыночных отношений, прямому безденежному распределению продуктов»[407]. Однако очень скоро политика вновь изменилась. По мере того как происходила нормализация снабжения, в советское хозяйство возвращались и элементы рынка. Хотя на идеологическом уровне советское планирование, сложившееся в годы первых пятилеток, укрепило идеологические установки, возникшие еще в период военного коммунизма, модель хозяйства, сформировавшуюся в СССР, нельзя назвать нетоварной: рабочие получали заработную плату, изделия промышленности продавались за деньги, хоть и по твердым ценам, на колхозных рынках продавцы могли устанавливать цены самостоятельно. Рыночные критерии, использовавшиеся советскими плановыми органами и предприятиями, получили название хозрасчета (хозяйственного расчета). Выступая на XVII съезде партии, Сталин подчеркивал: «Чтобы экономическая жизнь страны могла забить ключом, а промышленность и сельское хозяйство имели стимул к дальнейшему росту своей продукции, надо иметь еще одно условие, а именно — развернутый товарооборот между городом и деревней, между районами и областями страны, между различными отраслями народного хозяйства. Необходимо, чтобы страна была покрыта богатой сетью торговых баз, магазинов, лавок. Необходимо, чтобы по каналам этих баз, магазинов, лавок безостановочно циркулировали товары от мест производства к потребителю. Необходимо, чтобы в это дело были вовлечены и государственная торговая сеть, и местная промышленность, и колхозы, и единоличные крестьяне»[408].
Политику, проводившуюся с середины 1930-х годов, Вадим Роговин характеризует как сталинский неонэп. Лозунги борьбы дополнились призывами к «зажиточной жизни», которая, в свою очередь, связывалась с изобилием товаров[409]. Рыночные факторы стали учитываться в процессе формирования планов: «После отмены карточного распределения рабочие и служащие стали реализовывать свой заработок на колхозном рынке, с его свободными ценами и в государственных магазинах, где при фиксированных ценах имелась известная возможность потребительского выбора. Таким образом, в стране возник более широкий потребительский рынок. Обладая свободой в выборе сфер приложения своего труда, жители городов теперь в большей степени руководствовались соображениями заработной платы и другими потребительскими стимулами. Стало быть, в стране существовал и рынок рабочей силы, побуждавший предприятия к конкуренции за привлечение работников»[410].
По мнению Сталина, такое положение дел было связано с существованием в СССР двух форм собственности — государственной и колхозно-кооперативной. «Это обстоятельство ведет к тому, что государство может распоряжаться лишь продукцией государственных предприятий, тогда как колхозной продукцией, как своей собственностью, распоряжаются лишь колхозы. Но колхозы не хотят отчуждать своих продуктов иначе как в виде товаров, в обмен на которые они хотят получить нужные им товары. Других экономических связей с городом, кроме товарных, кроме обмена через куплю-продажу, в настоящее время колхозы не приемлют. Поэтому товарное производство и товарооборот являются у нас в настоящее время такой же необходимостью, какой они были, скажем, лет тридцать тому назад, когда Ленин провозгласил необходимость всемерного разворота товарооборота»[411].
Разумеется, ссылка на то, что колхозы «не хотят» отдавать свою продукцию иначе как за деньги, была не более чем идеологической уловкой. Реальный контроль над принятием ключевых решений оставался в руках партийной и хозяйственной бюрократии. Существование товарных отношений было связано, с одной стороны, с необходимостью экономического учета и контроля, без которых невозможно было бы планирование,
