слухи о расправе с наливайковцами, чтоб нагнать страх на крестьян.
Вступать в бой с Жолкевским Наливайко пока еще не хотел, да и не был в силах, и потому сутки напролет двигался с войском на юг от Кучманского шляха, заметая следы. Если гетман Жолкевский в самом деле начал поход на Украину, то не иначе как с навостренной саблей и сухим порохом. Свой позор в Стобнице гетман до конца жизни не забудет и, напав на след Наливайко, будет гнаться за ним, как пес на охоте. Трудно оказать, какие побуждения сильнее в гетмане: коронная служба и слава победителя или лютая месть врагу-сопернику? Счастливое бегство Наливайко удвоило воинственный пыл Жолковского и его ожесточение в погоне за казаками.
Часом подмывало и Наливайко повернуть войско навстречу Жолкевскому, перемолвиться с ним понятным словом, а то и казацкой саблей.
Зачем идет он с кварцяными войсками на. Украину, бросив незаконченными молдавские дела? Для устрашения украинских воеводств? Или гетман хочет с оружием в руках осуществить давнишнюю мечту польского панства — назвать Украину Польшей?.
Пацификация!.. Прибрать к рукам восставших батраков и крестьян направляется так поспешно пан гетман на Украину. Пацификация…
— Как жаль… Матвей отделился… — вслух высказал Наливайко тревожившую его мысль.
Матвей Шаула с многочисленной артиллерией и пешими казаками остался в литовских краях. Несколько отрядов, приставших к Наливайко на границе Украины, теперь опять отошли от него. Одни предпочли добывать вольный казачий хлеб, славу и добычу; другие направились на соединение с гетманом Лободою, который, грабя и насилуя, не растрачивал попусту казачьей силы на Украине.
Вчера чуть ли не бунт устроили два атамана, Дурный и Татаринец. Около полутысячи людей сманили они с собой и вечером завернули в Мацийовичи. К Лободе пойдут или снова вернутся к войску? — этот вопрос всю ночь волновал Северина, и он ждал.
В ту ночь в Мацийовичах полыхали огни; Наливайко несколько раз останавливался и следил за пламенем, вселявшим в душу тревогу. Кто поджег? И кого? Огни не потухали, а на рассвете все село превратилось в сплошной костер и пылало, как факел. Черная полоса леса, вдали, на горизонте, грозно оттеняла пожар, точно Мацийовичи погружались вместе с пламенем в пропасть.
Казаки прислушивались к ночи, один из них даже припал ухом к сырой, пока еще погруженной в тень и стылой земле. Похоже было, что в Мацийовичах идет бой, беспорядочно палят ружья…
В утреннем рассвете словно из глубокой бездны всплыла широкая степь с реками, с лесами, с тревогами. На востоке небо засверкало полосами оранжевого, огненного утра и вытягивало их по горизонту на ют. А на западе пылало село, споря заревом пожара со сполохами восточных лучистых полос.
Наливайко вскачь пронесся на вершину кургана.
— Неужели Татаринец позволил этому глупцу Дурному оставить войско и напиться?.. — опять вырвалась у него вслух тяжелая дума.
Но на полуслове умолк: Наливайко увидел, как шестеро верховых выскочили из лесу и, словно борзые наперерез зверю, врассыпную помчались по степи на восток. Привычный взор воина заметил и еще одну точку — всадника, который мчался вдоль опушки, стараясь проскочить к другому краю леса, у реки. Что один убегает, а шестеро гонятся за ним, было совершенно ‘ясно. Привыкший стоять на стороне обиженного, Наливайко в тот же миг решил помочь беглецу. Кто он, кто гонится за ним в рассветную рань — издали не разберешь. Но вот ближайший из погони выскочил на бугор. Он резко изменил направление, повернулся, и скупые лучи раннего утра осветили его всего. Сомнения рассеялись: по хвастливому перу на шапке Наливайко узнал польского жолнера.
— Жолнеры Жолкевского! — бросил Наливайко казакам, полуобернувшись лишь на миг.
Белокопытый конь его сорвался с места и помчался вниз, как пущенная из лука стрела.
Беглец не видел помощи и понимал, что ему не убежать от более сильных, чем у него, жолнерских коней. Шестеро жолнеров с обеих сторон преграждали ему путь к лесу.
Северин мчался почти беззвучно, точно ветер нес его по степи, как страшное перекати-поле. Не спуская глаз с беглеца, заметил, что тот не один, а держит впереди себя положенного поперек седла человека.
Жолнеры с победными криками приближались к беглецу, все теснее смыкая кольцо вокруг него. Измученный конь ли умерил бег или всадник придержал его — бежать было некуда. Чуть блеснула сабля в руке беглеца. Он повернул коня и опять погнал его, теперь уже прямо навстречу ближайшему врагу. Даже Наливайко, умевший рубить врага на самом быстром скаку, даже и он ахнул, когда беглец неожиданным маневром налетел на жолнера. Жолнерский конь, будто одичавший, взвился на дыбки и страшным прыжком умчал в степь опустевшее седло.
Но остальные жолнеры кольцом приближались к смельчаку с этой странной ношей на седле. А беглец остановил измученного коня и, оглядываясь, ловчился поскорей и как можно бережней опустить на землю свою ношу, — это была девушка, полураздетая и окровавленная. Беглецу мешала сабля в руке, возбужденный конь вертелся, не стоял на месте. А жолнеры уже взметнули сабли высоко над головами и, пригнувшись, набирали разгон, чтобы быстрее разделаться со своей изнемогшей и отягченной ношею жертвой.
Наливайко сколько голосу хватило крикнул вовсю широкую и пустынную степь:
— Агов! Слушай! Саблю… Саблю держи, мямля несчастный!..
Голос гулом пошел по степи, ударился в стену леса и опять вернулся к полю битвы. Неожиданность и сила голоса на мгновение остановили польских всадников.
Услышал тот голос и беглец, даже догадался, чей он, душою почувствовал, что в украинской степи на солнечном восходе спасти его может только один человек.
— Наливайко! — не раздумывая, что было мочи отозвался беглец.
То был Карпо Богун. Он снова положил девушку в седло перед собой и пустил коня…
Жолнеры повернули к тому, чей голос прозвучал как спасение беглецу. Ближайший из них понял, что отступать поздно, и решился на поединок. Северин осадил коня и словно взвился в седле. Высоко вверх взметнул руку с саблею и молниеносно махнул ею сверху вниз, не соразмерив силы, будто сорвал ее с цепи.
Кованый, с пером, шлем и голова жолнера треснули от этого внезапного удара. В первое мгновение и сам Наливайко не понял, что произошло, и погнался за остальными жолнерами, размахивая в воздухе лишь обломком смертоносной стали, — сабля его от удара разлетелась на куски. Услышал окрик Богуна:
— Куда тебя нечистый прет с голым кулаком?!
Наливайко опомнился, остановил коня. Четверо жолнеров удирали в. лес, не разбирая дороги. Теперь нагонишь их разве только в лесу. А догнав — напорешься на целую сотню…
Повернул коня к Карпо, отбросил
