много думал и... щадил вас.
Гуденко наслаждался. Он ничуть не сожалел, что выдает себя. Минутная радость власти над этим сильным, спокойным, известным, даже знаменитым человеком опьяняла его, заставляла забыть все тревоги. Вот он, день реванша! Он видел смятение Степняка, хотя тот и старался держаться спокойно, только непрерывно комкал бумажную салфетку да слишком часто ерошил волосы.
Налюбовавшись Степняком, Гуденко снова начал свой бессвязный ёрнический рассказ:
— Барышня-то, собственно, не на вашей совести. Барышня — это гарнир. Основное блюдо — Сабуров.
— Какой еще Сабуров? Долго вы собираетесь морочить мне голову?
— Сколько вам будет угодно слушать меня.
— Тогда прекратите этот бред и рассказывайте все по порядку. Только без вранья.
— Идет. Но без полштофа здесь не разберешься. История путаная. Третье отделение в ней полтора года разбиралось. И вынесло решение в противовес всем юридическим нормам, но зато во вкусе азиатских деспотов, как вы изволите называть царствующих на нашей родине императоров.
— Я жду,— сказал Степняк и отвернулся от Гуденки.
— «Два голубя, как два родные брата жили, а где же тут с наливкою бутыли?» Знаете, чьи это стихи? Козьмы Пруткова стихи. Любимое гусарское присловие. Так где же они в самом деле?
Степняк смутился:
— Боюсь, что я не смогу расплатиться.
— А вы не стесняйтесь. Здесь принимают натурой, а также и в залог,— сказал обнаглевший Гуденко и бесцеремонно схватил его за руку.— Колечко обручальное имеется? Ах да, гражданский брак, дань вольномыслию. Тогда можно предложить часики. Тоже нет? Не много же вы нажили на литературных трудах. А если сигарочницу? Сойдет и черепаховая.
Бармен в грязном фартуке, поморщившись, взял портсигар в обмен на бутылку эля.
Было поздно. Харчевня почти опустела, уже потушили большую карселевую лампу посреди комнаты, и только в глубине над стойкой горели два рожка.
Гуденко оглянулся и спросил все с той же ласковой улыбкой:
— А не страшновато будет с вашим чувствительным сердцем в таинственном зловещем полумраке?
— Хватит! — стукнул кулаком по столу Степняк.
Он давно бы ушел от этого жалкого и торжествующего типа, наслаждавшегося обладанием какой-то тайной, но все семнадцать лет, какие он прожил в эмиграции, его не переставало мучить сознание своего неравенства с теми, кто погибал на виселицах, на каторге, в ссылках, хоть и не было в этом его вины, а была лишь удача. Незаслуженная удача, как он считал. И бессвязные, егозливые намеки Гуденки, что кто-то пострадал именно из-за него, заново ударили как обухом по голове. Он должен был смотреть правде в лицо.
— Если вы хотите, чтобы я вас выслушал,— а я вижу, вам это доставит огромное удовольствие,— рассказывайте все по порядку и перестаньте ёрничать,— сказал Степняк, стараясь казаться спокойным.
— Не долго ли будет — по порядку? — задумчиво спросил Гуденко и щелкнул пальцем по бутылке.
— Не беспокойтесь. Вам хватит до полуночи. Я не компаньон.
Глазки Гуденки злобно блеснули.
— Брезгуете? Зря. Ну ничего, рассчитаемся по ходу беседы. По порядку так по порядку.— Он налил эль в пивную кружку, глотнул, поморщился и начал таинственно-тихо.— После вашего, так сказать, героического акта на Большой Итальянской друзья ваши, возмутители спокойствия, конечно, ликовали, но и переполошились. Испытывали изрядный дражемент в ожидании возмездия. Но в третьем отделении жандармского управления наверняка переполошились еще больше. Хватали встречного и поперечного, сажали под арест по малейшему подозрению, день и ночь скрипели перья в канцелярии — записывали показания очевидцев. А они — вразброд. На редкость противоречивые показания. К примеру, некий полковник Массюра-Териани показал, что за два дня до происшествия он гулял в Демидовом саду и разговаривал с генералом Мезенцевым. А когда кончил, подошел к нему весьма прилично одетый молодой человек, в темном пальто, в цилиндре, довольно высокий, плотного сложения, темноволосый, в усах, с эспаньолкой, и попросил указать ему среди гуляющих генерала Мезенцева. Обозрев такового, быстро удалился.— Он поглядел на Степняка наивным взглядом и спросил: — Вы носили эспаньолку?
— Собираетесь вести следствие задним числом?
— Избави бог! Просто подумал: к лицу ли? А вот баронесса Гейкинг, вдова штабс-капитана, убитого в Киеве, та сама явилась с сообщениями. Заявила, что четыре дня подряд видела в Летнем саду бежавшего из киевской тюрьмы арестанта Дейча. Дала точный портрет — блондин, коротко стриженный, в очках, в светло-сером пальто. Ей почудилось, что он наблюдает за Мезенцевым. Тот ходил ежедневно в Летний сад завтракать, но она не совсем была уверена, что наблюдал за ним именно Дейч. А когда утвердилась в своих подозрениях и поспешила сообщить Мезенцеву, как раз четвертого августа, тот уже сыграл в ящик. Вот ведь как опасны длительные колебания. Как по-вашему?
— У вас какой-то запоздалый интерес к моим мнениям, да и вообще к моей особе,— пробормотал Степняк, всем своим видом показывая, что он не желает отвечать на вопросы.
Гуденко, не смущаясь, продолжал:
— А вот допрошенный чиновник Греков показал, что по дороге на службу хотел присесть на скамейку в Михайловском сквере, но белокурый молодой человек, сидевший там, столь высокомерно посмотрел на него, что он сел поодаль. Рядом с белокурым был брюнет с пышной шевелюрой. Вскоре они удалились, а минут через семь раздался выстрел. А ведь вы вонзили кинжал? Ах да, Баранников стрелял в сопровождавшего генерала полковника Макарова, который замахнулся на вас зонтиком. Стрелял, но промахнулся.
— К чему вы все это? — раздраженно спросил Степняк.
— А для полноты картины. Говорю, что запомнилось.
— У вас подозрительно хорошая память.
— Подозрительно? Это уж вы напрасно. В 1878 году я еще в кадетском был, маршировал на плацу и строчил шпаргалки перед экзаменами. Но не будем уклоняться от сути дела. Я только хотел дать понять, что подобных сообщений было множество. Обезумевшие жандармы хватали брюнетов с эспаньолками, блондинов в светло-серых пальто, шатенов с пышными шевелюрами. Но всем им после долгих мытарств удавалось доказать свою непричастность к происшествию. Третье отделение бродило в потемках. Временно исполняющий должность шефа жандармов полковник Селиверстов послал государю семнадцать донесений, в которых живописал свои энергичные, но бесплодные розыски. В них описывались бесчисленные и бессмысленные аресты лиц, к делу совершенно непричастных. Недовольство покойного царя-батюшки Александра Второго росло, а потемки по делу Мезенцева не только что не прояснялись, а становились все гуще, хотя прошло уже почти два месяца со дня гибели шефа жандармов. Тут вдруг генерал-майор Черевин, находившийся в свите царя в Ливадии, сообщает депешей, что в Царском Селе проживает рисовальщица
