В неглубокой лужице с соленой водой лежали свечи зажигания. Неужели все так просто? Макс осмотрел воду в поисках белых извивающихся нитей. Чисто. Он подобрался ближе, схватил свечи и повернулся к Ньютону с робкой, полной надежды улыбкой. Фонарик осветил скалу позади приятеля.
Слева от пояса Ньютона что-то едва заметно шевелилось. Свечи зажигания выскользнули из онемевших пальцев Макса.
Он дрожащей рукой указал Ньютону за спину. Тот нахмурился, резко обернулся и отпрянул. Его взгляд наполнился ужасом.
Из темной каменной чаши показалось существо, которое когда-то носило имя Шелли Лонгпре. Оно выползало наружу, точно паук. Медленно выбиралось из своего укрытия, с грацией акробата разворачивая бледные конечности.
– Сссссс… даааааассссс… – по-змеиному прошипело существо. – Висссшшшу… дааааааааасссс…
У него были длинные конечности и выпуклый живот. Голое полупрозрачное тело опутывала сетка огромных голубых вен. Руки и ноги превратились в обернутые тонкой кожей кости.
Застывший от ужаса Макс поймал себя на том, что думает о прошедшем Рождестве. Родители купили ему тромбон. Завернули в блестящую бумагу и положили под елку. Макс, конечно же, сразу понял, что это: упакованный тромбон мало отличается от неупакованного.
Именно так и выглядели ноги существа – кости будто завернули в подарочную упаковку цвета кожи.
– Даааааааасссссссссс…
Голос напоминал одинокий визг отшельника. Существо ползло к ним с ухмылкой, полной отвратительного ликования, отвратительного голода, отвратительного желания.
Левый глаз был совершенно белым. Что-то вытянуло пигмент из глазного яблока, и оно стало напоминать обсосанный мятный леденец. Правый глаз сморщился высохшей горошиной. В окровавленной глазнице метались белые нити, издавая мерное шуршание. С таким звуком ветер треплет колосья на фермерском поле.
Тяжелый живот раскачивался между ног бесстыжим отростком. Размером с пляжный мяч, он дрожал, готовый вот-вот разродиться. Ребра торчали наружу гигантскими пальцами. На плечах сочились какой-то мерзостью огромные наросты. Бедра опоясывали гниющие язвы.
Мысли Макса путались – всего несколько часов назад это существо было парнем, который мало чем отличался от него самого.
Хлююююп… хлююююп…
Губы существа отвисли, точно у старой лошади. Беззубые десны белесыми лохмотьями свисали с нёба, напоминая сердцевину тыквы. Невероятно длинными пальцами существо потянулось к Ньютону. Кожа на кончиках была объедена. Шипение сменилось визгом сумасшедшего:
– ДАДАДА-А-А-А!
Стряхнув оцепенение, Ньютон ткнул копьем в лицо чудовища. Кожа лопнула и повисла морщинистыми лоскутами. Существо жалобно взвыло и заметалось на карачках по пещере. Живот волочился по камням. Кожа, крепившая его к брюшине, растянулась и пошла тонкими трещинками. Макс пришел в ужас от мысли, что она оборвется. Что же, во имя всего святого, хлынет тогда наружу?
– Беги! – заорал ему Ньютон.
Макс прижался спиной к стене и резко обернулся. Изо рта чудовища-Шелли высунулся язык – узловатый корень. Неужели оно пытается учуять его, как это делают змеи?
Существо стремительно ринулось вперед. Мелькнула голая спина. Что-то под кожей электрическим шнуром обвивало позвоночник.
Костлявая лапа вцепилась Максу в лодыжку. Его мочевой пузырь расслабился. Теплая влага потекла по ногам. Чудовище-Шелли, казалось, тоже это почувствовало – глядя вверх алебастровыми глазами, оно скулило и обнюхивало икры мальчика. Макс закричал и оттолкнул его ногой. Фонарик выскользнул из руки и, упав на землю, лениво завращался.
Макс схватил Ньютона за руку и потащил к выходу. Разум без умолку голосил, ужас грозил заткнуть его навсегда…
Внезапно фонарик замер. Луч света карабкался по ногам удиравшего Ньютона. И тут из темноты на него бросилось чудовище. С пронзительным визгом нашедшей трюфель свиньи вцепилось в правую ногу.
– Пусти! – заорал Ньютон. – Отстань от меня!
Но оно продолжало цепляться. Ньютон почувствовал между ляжками жаркую тяжесть гигантского живота. И сквозь шипение различил какие-то скребущие звуки – они исходили из черного провала рта.
– О боже, Макс, оно собирается…
Живот чудовища-Шелли лопнул, точно назревший нарыв. Бедра и живот Ньютона окатило горячей жижей, в которой плавали иссохшие органы, сморщенные кишки и несметное число извивающихся бледных нитей.
Ньютон закричал от ужаса и отвращения, а лицо чудовища-Шелли довольно расслабилось.
Ньютон высвободился из цепких лап и заскользил на каблуках по мокрым камням. Чудовище рухнуло на пол пещеры. С тошнотворным хрустом разбились изъеденные кости лица.
* * *
Из показаний, данных под присягой Строптивцем Брюэром Федеральному Следственному комитету в связи с событиями, произошедшими на острове Фальстаф, Остров Принца Эдуарда:
В.: Адмирал Брюэр, я хотел бы спросить о ваших действиях в отношении Тима Риггса и пяти мальчиков, которые находились на острове Фальстаф в тот момент, когда туда прибыл Том Пэджетт.
О.: Выкладывайте.
В.: Я хотел бы знать, почему на протяжении всего периода изоляции вы ни разу не попытались связаться с мистером Риггсом. И почему вы не связались с мальчиками после его смерти.
О.: С какой целью?
В.: Чтобы объяснить им происходящее. По крайней мере дать понять, что их не намеренно бросили, что их родителей удерживают насильно.
О.: Эти варианты были должным образом рассмотрены и отклонены. Мы считали – я считал, – что лучше придерживаться политики «смотри, но не трогай».
В.: Но вы могли бы сбросить им еду и медикаменты. Или записки от родителей. Ведь для этого не пришлось бы их «трогать», не так ли?
О.: Если вы прослушаете запись нашего сегодняшнего разговора, то вспомните мои слова: «Ничто не прибывает, ничто не убывает».
В.: Но разве это относится к информации, адмирал? Вирус не может передаваться через сообщения.
О.: А истерия может. Знание не всегда сила. Оно может навредить так же легко, как и невежество. Допустим, мы рассказали бы этим ребятам, с чем они столкнулись. Да они бы – простите за выражение – чокнулись.
В.: Разве вы не согласитесь, что, судя по доказательствам, которыми мы теперь обладаем, некоторые из мальчиков все равно чокнулись?
О.: Оглядываясь назад, да, я, конечно, соглашусь. Послушайте, подобные трибуналы и устраивают благодаря таким людям, как я.
В.: Определите для ясности «таких людей, как вы», адмирал.
О.: Я говорю о людях, которые выбирают курс и придерживаются его. Некоторые полагают, что это делает нас жесткими. Твердолобыми. В худшем варианте – бесчеловечными. Так и есть, решения, которые принимают люди вроде меня, со стороны могут показаться именно бесчеловечными. Нас всегда будут судить задним числом. Задавать вопросы. Почему должны были умереть люди? Те сорок четыре человека во время вспышки атипичной пневмонии. Эти дети на острове. Что ж, это нормально, и я все это принимаю – в смысле, критику, а не тот факт, что каждая эпидемия забирает причитающуюся ей долю смертей. Я надеюсь добиться того, чтобы смертельных случаев не было вовсе. Но если такие люди, как я, не будут принимать неудобные решения, то впоследствии появятся совершенно другие вопросы. Не «Почему должны были умереть эти сорок четыре человека?», а «Почему должны были умереть эти пять миллионов?». Или «Почему должно было умереть все Восточное побережье?». И в тот момент ни у кого не будет такой роскоши, как трибунал. В тот момент все будут отчаянно стараться не заболеть.
