Книга Жена султана - Джейн Джонсон

Когда вдали появляется тень земли и мы идем к ней, сердце мое вдруг сжимается. Англия! Страна, откуда родом предки Элис, страна, о которой так часто говорил доктор Льюис. По его словам, южные пригороды Лондона — истинный сад, полный цветов и зелени, через который бегут реки и ручьи, а лесистые холмы нежатся под ласковым солнцем, омываемые мягкими дождями. Мечта об Англии была со мной все эти годы. Так хочется сравнить свою мечту с действительностью. Но низкое, унылое побережье, вдоль которого мы плывем, не радует — цвета его приглушены и тусклы. Мы минуем галечный пляж, на который накатывается прибой, потом разворачиваемся носом к обширной якорной стоянке. Английские моряки говорят мне, что это Даунс, а наверху портовый город Дил. Мы встаем в док вместе с сотней, если не больше, других кораблей самых разных форм и размеров — купеческих, рыболовных, нескольких больших судов, вроде нашего, — а сверху на нас смотрит устрашающая крепость, ощетинившаяся пушками.

Корабль разгружает толпа шумных докеров. При виде страусов они разбегаются, и их старшинам приходится загонять их обратно кнутами — мне это напоминает Мекнес. Я гляжу, как сундук Момо, который я вычистил, заново наполнил припасами и снабдил новым надежным замком, кладут на телегу, и вспоминаю, как печален малыш был прошлой ночью, когда я объяснял, что ему придется вернуться в свою тюрьму. Видно было, что от одной мысли об этом ему хочется плакать, но он мужественно сдерживал слезы.

— Это совсем ненадолго. А потом мы приедем в Лондон, и бояться тебе будет нечего.

Пустое обещание — Аллах должен был поразить меня на месте.

Сэр Джеймс Лесли ведет бен Хаду и его приближенных, меня в том числе, обедать в заведение неподалеку от гавани. Обед начинается с препирательств с трактирщиком, который, не подумав, предлагает нам засоленную свинину. Сэр Джеймс отчитывает его за невежество:

— Эти добрые господа — магометане, глупец, они не едят свинину. Ступай, принеси им лучших пирогов с олениной, да поживее!

Трактирщик велит прислужнице бежать в кухню, а потом вымещает досаду на мальчике-слуге, с которым обращается так, словно тот невольник, хотя у мальчика в ухе нет невольничьей серьги, и он такой же белый, как хозяин. Парнишка ходит вокруг нас с круглыми от тревоги глазами, носит большой кувшин с пенной шапкой, разглядывает непривычные тюрбаны и смуглую кожу. Когда он добирается до меня, глаза у него округляются еще больше, и он держится поодаль, наполняя мою кружку с расстояния вытянутой руки, словно боится, что если я не ем свинину, то вполне могу съесть его. Я делаю глоток — напиток темный, горьковатый.

— Стой! — кричит бен Хаду, тоже отпивший из кружки. — Если ты правоверный мусульманин, ты ни капли не выпьешь: это алкоголь, он запрещен.

В ответ отступник Хамза осушает свою кружку несколькими шумными глотками.

— В этой стране, если воротишь нос от пива, тебя сочтут невежей.

Медник бросает на него долгий взгляд.

— Ты — перебежчик и вероотступник, никто не ждет, что ты будешь вести себя так же достойно, как остальные.

Он напоминает участникам посольства, что мы должны придерживаться основ ислама, находясь в этой стране: мы — те, по кому будут судить о султане непросвещенные неверные, и держаться нам следует скромно, умеренно и благопристойно.

— Не ешьте и не пейте ничего, запрещенного в Коране; не бранитесь; чтите имя Аллаха и не позволяйте себе не то что притронуться, даже поглядеть с похотью на женщину.

При этих словах некоторые обмениваются огорченными взглядами.

Два дня спустя мы прибываем к месту назначения. Темнеет, воздух стынет от холода. Когда мы подъезжаем к широкой реке Темзе, я чувствую, как в носу у меня смерзаются волоски. Дует пронизывающий северный ветер, трава, по которой мы едем, хрустит от мороза — как в Атласских горах зимой. Мы въезжаем в Лондон с востока, через болота, и, когда добираемся до широкой дороги, ведущей в город, мимо нас проезжают запряженные лошадьми повозки, подобных которым я не видел никогда. Все марокканцы смотрят на них с искренним изумлением, пока мы не въезжаем между двумя зубчатыми башнями под арку Элдгейта, за которой уже начинается город. Бен Хаду видит, как мы глазеем на ворота, и сухо произносит:

— Баб аль-Раис — куда более мастерское творение: эти ворота слишком просты и скверно сработаны в сравнении с ним.

Мы пересекаем большую реку по длинному мосту, по сторонам которого стоят высокие дома, от чего дорога сужается до десяти футов, или около того, что заставляет нас сгрудиться и делает стук копыт и грохот колес оглушительными. А вот темную ленту воды лишь изредка видно между домами. Посреди моста высится фантастическое строение с башнями и куполами, его фасад, покрытый изысканной резьбой, сияет золотом.

Увидев его, бен Хаду объявляет:

— Должно быть, это и есть королевский дворец!

На это человек, едущий рядом со мной, — крепкий мужчина средних лет, почти седой, поведавший мне, что зовут его Джон Армитедж и что он счастлив вернуться домой после пятилетней службы в Танжере, — разражается хохотом и громко поясняет, что это всего лишь Нонсач-хаус, ему больше ста лет, такая затейливая сторожка, не больше. Послу на это сказать нечего.

Город, в который мы въезжаем по северной стороне моста, кажется мне совсем чужим: широкие улицы, каменные башни, серо-белые в лунном свете — совсем не похоже на тот темный, сырой, задымленный ад, который как-то описал мне доктор Льюис. И отовсюду — поскольку, как я понимаю, нынче воскресенье, священный день англичан — несется звучный бой и перезвон колоколов, звук, которого не услышишь ни в одном мусульманском городе, ибо Мохаммед назвал колокола дудкой дьявола. Лондон вообще мало схож с европейскими городами, где я бывал: Венецией или Марселем, с их путаницей каналов и переулков, с красивыми купеческими домами; хотя время от времени я вижу нечто, напоминающее Флоренцию или Болонью, в портиках и колоннах больших зданий. А потом мне приходит в голову, что у города есть нечто общее с нашим Мекнесом, поскольку кругом, кажется, сносят старое и возводят новое. Я спрашиваю Джона Армитеджа, чем вызвана вся эта деятельность.

— Был пожар, — объясняет он. — Пятнадцать… шестнадцать лет назад. Полгорода сгорело — сотни улиц, церквей, тысячи домов. Помню, как тут было прежде: темнота, толчея, воняет нечистотами, крысы кишат. Они просто чудо сотворили, господа Рен и Гук, по воле Его Величества.

В сравнении с темным лабиринтом Феса и оживленными улицами Мекнесской медины Лондон кажется другим миром — просторным и неспешным. Я начинаю гадать, что же за король правит столь величественной современной метрополией. Что ж, вскоре, полагаю, я это выясню.