И далее Ф. Чуев приводит короткий монолог маршала Голованова в ответ на свою просьбу, не может ли маршал подтвердить свои слова документально. «Как подтвердишь? Большинство документов, показывающих истинную роль Сталина в ВОВ сожгли при Хрущеве (Все это творили в 1955 году лично Хрущев и Жуков. Так сказать «заметали следы» своих преступлений. — Б. С.). Так были уничтожены три тома моей переписки со Сталиным. Умрет Василевский, умрет Голованов, умрет Штеменко и никто не узнает истинную правду. А ведь этот факт нисколько не принижает роли Жукова, а показывает сколько было сомнений, и какими усилиями советского народа была достигнута победа под Москвой. Но и сравнивать в этом деле Жукова с Кутузовым тоже нельзя, ибо сдача Москвы в 1941 году значила для нас куда больше, чем в 1812 году, когда она не была столицей. Жуков мог не знать того, что знал Сталин и что стало известно нам значительно позже — с падением Москвы против нас на востоке сразу же выступала Япония, и воевать в то время пришлось бы на два фронта»!!
Рассказ Голованова подтверждается выступлением перед читателями генерала армии С. М. Штеменко. Вот отрывок из стенограммы: «Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место».
Бывший командующий Московским военным округом и Московской зоны обороны генерал-полковник П. А. Артемьев в 1975 году вспоминал, что в ответ на эту просьбу Жукова Сталин ответил следующим образом: «Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, то я в Перхушкове займу ваше место».
В первой же части процитированного выше рассказа А. Е. Голованова, опубликованного Ф. Чуевым под названием «Лопаты» в книге «Несписочный маршал» говорится следующее:
«В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в Ставке ВК обсуждалось применение 81-й авиационной дивизии, которой командовал Голованов. Неожиданно раздался телефонный звонок, Сталин, не торопясь, подошел к телефону. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии — громкость была такая, что находившийся неподалеку человек слышал все. Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного Совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.
— Как у вас дела? — спросил Сталин.
— Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно его вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса (а это, между прочим, уже Горьковская область. — Б. С.). А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.
Воцарилось довольно долгое молчание.
— Товарищ Степанов, спросите в штабе лопаты у них есть? — не повышая голоса, спросил Сталин.
— Сейчас. — И снова молчание. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно, какие.
— Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин.
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта остается в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания.
Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения, и не спеша положил трубку. Не спросил даже, кто именно ставит такие вопросы, хотя было ясно, что без ведома командующего фронтом Жукова Степанов звонить Сталину не стал бы».
В воспоминаниях одного из руководящих работников охраны Сталина генерал-лейтенанта В. Румянцева концовка этого эпизода выглядит так: «Товарищ Степанов, дайте каждому вашему товарищу по лопате в руки, пусть роют себе братскую могилу. Вы останетесь в Перхушкове, а я в Москве. Отступления не будет. Только вперед». Такова была реакция И. В. Сталина.
Во-первых, очевидно, что Жуков как минимум дважды предпринимал такие попытки — через не имеющего никакого отношения к подобным вопросам какого-то корпусного комиссара, второй раз — через генерала Соколовского. Что называется, не мытьем, так катаньем с передовой удрать, хотя другим выдавал, причем в самых грубейших формах, приказы стоять насмерть. Во-вторых, в обоих случаях Жуков, по сути дела, подставлял головы других, хотя был обязан лично докладывать об этом Верховному Главнокомандующему. В-третьих, вопрос об обороне Москвы стоял тогда чрезвычайно остро, и только исключительная принципиальность, сознание своей особой ответственности за судьбу Родины, личное мужество, а также чисто стратегические соображения, чем в совокупности и руководствовался в тот момент Сталин, предотвратили паническое бегство командующего Западным фронтом и фактический развал фронта. /33/.
По свидетельству личного шофера И. В. Сталина — А. Кривченко — именно в те дни Сталин и сказал: «Остаюсь в Москве, с русским народом». Более того. В те дни Сталин весьма осознанно заявил, что если немцы и войдут в Москву, то только через его труп!
В этой связи весьма любопытен такой факт. На заседании Президиума Российской Академии наук 16 ноября 1999 года член-корреспондент РАН Н. Н. Шмелев говорил: «Когда я был молодым человеком, то случайно узнал из двух источников, что по личному распоряжению Хрущева уничтожена была одна интересная бумага. Потом покойный академик А. М. Деборин подтвердил, что такая бумага была и он держал ее в руках. Эта бумага — Постановление ЦК от 16 октября 1941 года о сдаче Москвы, где были подписи всех членов Политбюро, включая и Хрущева, не было лишь одной подписи — И. В. Сталина. Он не подписал эту бумагу».
Покойный ныне публицист Феликс Чуев был также и хорошим поэтом. Его перу принадлежит пронзительное стихотворение, связанное именно с описываемыми событиями.
Уже послы живут в тылу глубоком, Уже в Москве наркомов не видать, И панцирные армии фон Бока На Химки продолжают наступать. Решают в штабе Западного фронта — Поставить штаб восточнее Москвы, И солнце раной русского народа Горит среди осенней синевы… Уже в Москве ответственные лица Не понимают только одного, Когда же Сам уедет из столицы, Но как спросить об этом Самого? Да, как спросить? Вопрос предельно важен, Такой, что не отложишь на потом. — Когда отправить полк охраны Вашей На Куйбышев? Состав полка готов. Дрожали стекла в грохоте воздушном, Сверкало в Александровском саду… Сказал спокойно: — Если будет нужно, Я этот полк в атаку поведу.
Что же до того, что якобы И. В. Сталин планировал удрать из Москвы в октябре 1941 года, то миф об этом был запущен еще Геббельсом. Зачем — это вполне понятно. А вот почему точно так поступили некоторые советские писатели — М. Паджев в книге «Через всю войну» и вслед за ним П. Проскурин в романе «Имя твое» — и фальши напустили столько, что читать эти романы мало кому хотелось, а все дело в том, что стремились угодить подлейшему Хрущеву. Например, такая ложь, — якобы Сталин приехал в Рогожско-Симоновский тупик, где стоял специальный поезд, и в тяжелых раздумьях два часа ходил по платформе, размышляя ехать ему в Куйбышев или остаться в Москве? Все абсолютно точно как у лживого драматурга Радзинского, тот тоже «всегда знал» о чем думал Сталин. Безусловно, хрущевские писатели врали красиво, ничуть не уступая доктору Геббельсу.
