Книга Волчья тропа - Бет Льюис

Я НЕ ХОТЕЛА возвращаться в Такет и видеть, как там все плачут и поносят меня. А здесь, на реке Тин, было тихо и бело# под покровом только что выпавшего снега. В хижине силы меня покинули. Я упала на пол и дала волю гневу, страху и горю. Проклинала этот мир за то, что позволил такому случиться и не дал мне спасти мальчика, проклинала небеса и ад за то, что разрешили мне дать обещание, которое я не смогла выполнить. Я молотила кулаками по полу, пока доски не пропитались кровью.

А потом с севера донеслись раскаты грома.

По небу катилась буря – наверное, так было, когда случилась Большая Глупость, и упали бомбы. Какие уж тут крики и слезы – миру на них плевать. Буря уже поглотила горы и скоро поглотит все остальное. Словно наступил настоящий конец света. Я подумала, что это наказание для меня. Если за мной не придет Лайон, то уж точно доберется и заставит платить природа.

В хижине штормовых ставней не было, только обычные, деревянные, а они долго не протянут. Единственная надежда выжить – погреб под домом. Я отодвинула в сторону доски и нырнула в яму, набитую пластиковыми пакетами с лососем.

А потом стихия сошла с ума. Мне показалось, что на грудь медведь навалился.

Буря оглушительно ревела, сметая все на своем пути. Я таких сильных в жизни не видела.

Не знаю, как долго она продолжалась. Может, несколько дней. Я сидела в холодном темном подвале, а у меня над головой мир разрывало на части.

Наконец наступила тишина. Я ужасно боялась того, что увижу, когда поднимусь наверх.

Я вылезла из погреба. Кости хрустели и буквально клацали от холода. Похоже, уже рассвело, но в доме было темно. Меня засыпало. Хижину погребло под снегом. Буря засадила меня в тюремную камеру, и, если честно, поделом. Так и буду сидеть, пока не пророю путь наружу. Если смогу.

Все кончено, так?

Лайон получила Крегара и скоро повесит его в Генезисе, у Пенелопы был ее мужчина, а у меня – мои стены. И спокойствие. Снег дает полное спокойствие. Всю оставшуюся часть моей проклятой жизни я буду отчаянно пытаться понять, что же случилось со мной в первые восемнадцать лет, – а потом стараться забыть об этом.

Огонь зажечь я не смогла, потому съела кусочек лосося сырым, и меня чуть не вырвало. Пенелопа не вернулась домой ни в тот день, ни на следующий. Наверняка Такет ужасно пострадал от бури. Интересно, как она там? Что делает, счастлива ли?.. Вот я идиотка! Разве эта семья могла быть сейчас счастлива? Нет, они страдают, и причина их страданий – я. Ведь это я привела Крегара к их порогу. Я говорила, что так и будет, еще в первый день, когда мы ступили в Такет, я говорила! Сейчас я проклинала Пенелопу за то, что она меня не послушала. Волк не меня пытался предупредить в охотничьей хижине, а ее. Опасность несла я, а не Пенелопа. Он предупреждал ее, чтобы бежала от меня без оглядки и не оборачивалась. Мне нельзя быть среди людей. Кто бы ни оказался рядом со мной, я несу только кровь и дерьмо.

Совсем как Крегар.

После встречи с преподобным во мне поселился страх – я боялась, что стану такой же, как Крегар. Превращусь в зверя и буду охотиться в лесах, не оставляя своим жертвам не малейшего шанса. Холлет убил сына доктора, а потом еще и Джоша, желая напомнить мне, что я сделала с Лайон. Он ждал случая, чтобы показать мне: я такая же, как он, и его путь – мой путь. Вот чего он хотел от меня. Но я не стала такой, как он. Пока нет. Эта мысль хоть немного утешала меня в те дни, когда снег и горе поймали меня в ловушку.

После того что случилось с Крегаром и малышом, после бури, я жила в страхе и напряжении, медленно копая себе путь к свободе. Порой доносились какие-то приглушенные звуки, и каждый раз мне казалось, что скачут лошади. Копыта бьют по земле, снег хрустит под сапогами. За мной идут, чтобы наказать за содеянное. Крегар снес с петель дверь в моей голове и широким жестом пригласил заглянуть внутрь. «А она знает, кто нажал на курок?»

Только один человек знал, что произошло тогда в долине Муссы. Теперь он сидел в тюрьме или качался на виселице в Генезисе. Я каждый день ждала, что веревка затянется и на моей шее.

Когда я, наконец, выбралась наружу, то увидела, что буря принесла с собой настоящую зиму. Холод добрался до Такета и реки Тин. Снег отрезал от всего мира реку Тин и меня вместе с ней. Даже Лайон со своими длинноногими лошадями не проберется через такие заносы. После того как метель укрыла землю белым ковром, наступили длинные темные ночи, а солнце появлялось на небе лишь на несколько часов. Теперь долго, очень долго, бури будут засыпать мир новыми слоями белого снега, деревья будут ломаться под его весом, а запертые в норах звери будут умирать от голода.

Конечно, Пенелопа домой не вернулась. Я ела через день, и мне одной запасов лосося должно было хватить до весны.

За всю зиму я не увидела ни одной живой души. Расчищала снег вокруг хижины, чинила по мелочи то, что сломала буря. Я вроде как сама себя сослала на каторгу и, звеня цепями, дробила камни в карьере, пытаясь сделать хоть что-то полезное, чтобы искупить свою вину. Заколотила окна досками, укрепила крыльцо, собрала все обломки. Наверное, так я и свою жизнь перестраивала. Каждый гвоздь в прохудившуюся крышу был моим шагом к искуплению.

Я мерзла и очень страдала от одиночества, однако никому бы в этом не призналась, ведь я всегда заявляла, что мне лучше одной. От людей одни неприятности. В них сквозит пугающая тьма. В природе такого нет. Эту тьму я видела в Крегаре, в Пенелопе – из-за того, что она сделала с Билкером и с отцом, – да и во мне. И все же в этой тьме есть место свету, и мне понадобилось несколько зимних месяцев, чтобы это понять.

Я растапливала снег, чтобы получить воду, и ставила ловушки, чтобы добыть мясо и шкуры, не особо надеясь, что в них что-то попадется. Я считала, что я того не заслуживаю, и природа была со мной согласна. Ловушки чаще всего оказывались пустыми, и лишь редко удавалось добыть голубей. Мясо у них вкусное, но в те месяцы еда ложилась пеплом на языке и камнем в желудке. Когда я засыпала, в голове как будто проектор в кинотеатре включался, и перед глазами проплывали воспоминания: темные времена, что мне пришлось пережить, и решения, которые приходилось принимать. Вновь и вновь мою спину обрабатывал нож преподобного. Я чувствовала дыхание человека-кабана, навалившегося на мою грудь. Видела малыша Джоша, лежащего в луже крови; я ведь совсем чуть-чуть опоздала, чтобы его спасти. И посреди поляны рыдал светловолосый мальчик. Разбуженная выстрелом, я просыпалась в поту и в слезах. Вина и страх превратили воспоминания в царапины дьявольских когтей внутри моей головы.