Таким образом, Манифест причиной объявления войны выставил святость взятых на себя обязательств по договору 1746 года и договору 1757 года, назвавшего конечную цель войны — вернуть союзникам отнятые у них Фридрихом II Силезию и Саксонию. Равным образом и договор между Австрией и Францией тоже преследовал цели, чуждые России, — вернуть Марии Терезии и Августу III захваченное у них Фридрихом II.
Думается, подлинные причины войны заложены в противоречиях между Англией и Францией, боровшихся за влияние в Северной Америке и на Европейском континенте, и между Австрией и Пруссией. Россия в Семилетней войне защищала не столько собственные интересы, сколько интересы Австрии. Что касается нравственного аспекта мотивировки войны, то договорные обязательства в XVIII веке выполнялись в той мере и тогда, когда они были выгодны стороне, взявшей обязательство оказывать помощь союзнику, подвергнувшемуся нападению. Альтруизм уже был не в моде.
Вступление России в войну, кроме того, игнорировало ее последствия при воцарении на престоле Петра Федоровича, не подлежало ни малейшему сомнению, и это подтверждается дальнейшими событиями, что Петр III, вступив на престол, готовился к походу против недавних союзников и вернул Фридриху II все, завоеванное кровью отважных русских солдат.
Полностью не отрицая государственного интереса России при объяснении причин вступления ее в Семилетнюю войну против Пруссии, не следует игнорировать отношения лиц, занимавших трон в Австрии и России, к Фридриху: в обоих государствах на троне сидели дамы — Елизавета Петровна и Мария Терезия, которым острый и не сдержанный на язык Фридрих II отпускал уязвлявшие их самолюбие колкости. Особенно болезненно их воспринимала Елизавета, чье поведение не обнаруживало в ней мудрости государственного деятеля и поэтому подвергалось наибольшим насмешкам Фридриха II. Не щадил прусский король и самолюбия умной и честолюбивой мадам Помпадур, фактически правившей Францией. Представитель России при версальском дворе писал о ней: «Вся система состоит в маркизе Помпадур по чрезмерной милости и доверенности к ней королевской, то бесспорно, что она имеет весьма проницательный и прехитрый разум».
У Елизаветы Петровны были и более серьезные основания люто ненавидеть прусского короля: во второй главе было подробно рассказано о деле Зубарева. Елизавета Петровна поверила рассказам этого проходимца о причастности прусского двора и самого Фридриха II к тому, чтобы вернуть корону находившемуся в Холмогорах Иоанну Антоновичу.
Худ. Рокотов Федор Степанович Портрет великого князя Петра Федоровича. 1758 г.
Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Еще одна причина ненависти Елизаветы к Фридриху II состояла в том, что набожная императрица никак не могла смириться с тем, что атеист занимал королевский трон. Историкам известны два ее высказывания на этот счет. Однажды она сказала: «Король прусский, без сомнения, дурной монарх, у него нет страха Божия, он смеется над всем святым и никогда не посещает церковь, это прусский Надир-шах». Другое высказывание в том же духе: «Я удивляюсь, как это Господь не проявит своего суда над этим злостным государем».
Екатерина II перечислила ряд тем, по поводу которых запрещалось вести разговор в присутствии Елизаветы. На первом месте стояло ненавистное ей имя Фридриха II, затем следовали разговор о смерти, красивых женщинах и др.
Мысль о личной антипатии Елизаветы Петровны к Фридриху II как одной из причин объявления Россией войны Пруссии высказал еще в XVIII столетии француз Лафермиер, занимавший в 70–80-е годы пост секретаря великого князя Павла Петровича. В «Заметках о войне с Пруссией» он писал: «Достоверно, что императрица Елизавета первоначально вмешалась в эту войну по двум причинам. Одна из них заключалась в чувстве справедливости и великодушии, которые побудили ее оказать помощь своим союзникам. Другая — в личной злобе и досаде на короля прусского». Автор заметок, кроме того, отметил роль Бестужева, подозревавшего ненависть императрицы к королю: канцлер «довел ее раздражение до такой степени, что уже впоследствии сам не мог его более удержать».
«Проект присоединения Пруссии к России», составленный неизвестным автором 30 апреля 1760 года, видимо, для согласования его содержания с союзниками, объяснял вступление России в Семилетнюю войну стремлением ослабить силы Фридриха настолько, чтобы он более не возмущал «как всеобщее, так и соседей своих спокойствие». К апрелю 1760 года исход войны был очевиден, и «Проект» наряду с учетом интересов союзников впервые формулировал территориальные притязания России: «за понесенные ужасные тяготы и потеряние людей и иждивения» Россия требовала вознаграждения «королевством Прусским, оружием ее императорского величества действительно завоеванным».
Надо полагать, что члены коалиции, учитывая собственные ресурсы, человеческие и материальные, и ресурсы противника, рассчитывали, что война будет недолгой. В самом деле, численность армий Австрии, России и Франции в канун войны составляла 731 тысячу человек, в то время как прусский король располагал немногим более 142 тысячами человек. Если учесть, что союзники имели резерв, не участвовавший в военных действиях, а Фридрих II задействовал все, чем он располагал, то неравенство сил станет еще более разительным.
Возникает вопрос: как мог Фридрих II оказывать сопротивление превосходящим силам противников в течение долгих семи лет и даже нередко одерживать над ними победы? Своим успехом король был обязан нескольким обстоятельствам, для него благоприятным. Главным из них, умело используемым Фридрихом II, было отсутствие у его противников согласованных действий, наличие в их стане глубоких противоречий, взаимной подозрительности, мешавших им выступить единым фронтом, что позволяло королю с каждым из своих противников расправляться порознь; каждый из союзников одновременно был и соперником, склонным пассивно ожидать поражения участника коалиции. Второе преимущество прусского короля состояло в наличии у него хорошо обученной и столь же хорошо вымуштрованной армии, державшейся на жестокой палочной дисциплине. К этому следует добавить наличие у Фридриха II полководческих дарований, напрочь отсутствовавших у командующих армиями противников. Историки военного искусства единодушны в признании у Фридриха тактических талантов, умения быстро оценивать менявшуюся обстановку на поле битвы и принимать правильное решение и, наконец, склонности к решительным действиям.
Даже малой толикой полководческих дарований Апраксин не обладал. В их наличии, видимо, сомневалась и Конференция, прикомандировав к главнокомандующему генерал-аншефа Георгия Ливена. По словам А. Т. Болотова, «Ливен войсками не командовал, а находился при свите фельдмаршальской и придан был ему для совета и властью как в дядьки: странный поистине пример! Как бы то ни было, но он имел во всех операциях военных великое соучастие; мы не покрылись бы толиким стыдом перед всем светом, если бы не было при нас сей умницы и сего, мнимого философа».
Используя выражение мемуариста, приведем еще один «странный поистине пример»: Конференция при высочайшем дворе, не довольствуясь услугами Ливена, возложила на себя обязанности своего рода генерального штаба по руководству военными операциями.
