Ага, наверное, это та самая служанка китаянки, о которой говорила Алевтина. Та девушка, которая приходит иногда к Тамаре и мечтает о возращении сына Грозы…
Тонька, сказала Алевтина.
Ромашов невольно загляделся на нее – уже очень хороша она была этой своей спокойной русской красотой. Остро почувствовал, что ее убивать не хочется, но, наверное, придется. Наверное, его дочери Люсьене столько же лет…
Впрочем, эта мысль только скользнула по краю сознания, не задержавшись, и он, пройдя вслед через узкий темный коридор, вступил в просторную, жарко натопленную комнату, где в воздухе витал ароматный дымок.
Это была необычайно уютная и в то же время странная комната, увешанная шелковыми картинами с изображением драконов, уставленная ширмочками, расписанными громадными разноцветными хризантемами. Ромашов поискал хотя бы одного тигра, но не нашел. Сплошь драконы да цветы!
Впрочем, он пришел сюда не за тем, чтобы рассматривать китайские картинки. Нетерпение продолжало грызть его, однако он снова сдержал себя, уставившись на китаянку, которая сидела за столиком, покрытым черным шелком, расшитым белыми хризантемами и золотыми драконами. На нем стояли красные свечи, а рядом, на шелковой зеленой подушечке, кучкой лежали аккуратно нарезанные вощеные бумажки. Китаянка сидела неподвижно, положив перед собой руки, скрывавшиеся в слишком длинных рукавах.
– Прошу вас подождать немного, – проговорила она. Голос ее звучал немелодично, даже скрипуче, и Ромашов заметил, что девушка встревоженно на нее поглядела.
Эта девушка была из тех, кого сородичи Ромашова, лопари, называли «курас», то есть пустой. Она не обладала никакими особенными способностями, и если сейчас встревожилась, то не потому, что учуяла опасность, исходящую от Ромашова, а потому, что ее испугало явное волнение китаянки.
– Дитя мое, – сказала китаянка, – ты собиралась сегодня навестить свою матушку? Я хочу, чтобы ты пошла сейчас. Прямо сейчас.
– Но, госпожа, – удивилась девушка, – а как же гадание? Я должна вам помочь…
– Мне поможет наш гость, – чуть улыбнулась китаянка своим крошечным ротиком, и Ромашову показалось, что судорога страдания сводит ее губы.
Итак, она все понимает и решила спровадить свою помощницу, чтобы спасти ее от убийцы.
Но если она понимает, что незнакомец пришел убить ее, почему не сопротивляется?! Чувствует его превосходство? Но он-то его не чувствует…
– Но, госпожа… – заикнулась было девушка, однако китаянка повторила уже строже: – Иди. И возьми шкатулку, которая стоит в моей спальне. Только никому не показывай ее. Иначе тебя могут обвинить в том, чего ты не делала. Запомни мои слова! И уходи немедленно!
Лицо девушки словно бы затуманилось, взгляд сделался сонным. Она кивнула, выскользнула из комнаты и вернулась буквально через несколько секунд, уже в валеночках, шубке, шали на голове и с чем-то квадратным, обернутым в кусок синего бархата, под мышкой.
– Прощай, Тонь Лао, – ласково проговорила китаянка, но девушка не ответила. Она словно и не слышала этих слов.
«Тонь Лао – Тоня», – догадался Ромашов. Да, он не ошибся.
Хлопнула дверь, послышались легкие, быстрые шаги по ступенькам, потом стукнула калитка – и китаянка наконец снова взглянула на Ромашова:
– Она всё забыла. Не трогай ее. Она тебе не опасна.
– Почему ты… – прохрипел он. – Почему…
– Почему я не поднимаю шума, почему не сопротивляюсь тебе? – спросила она с той же судорожной улыбкой, которую Ромашов уже видел раньше. – Потому что я смотрю на несколько шагов вперед. А иногда и еще дальше. Люди почему-то уверены, что к благой цели можно пройти только чистой и безопасной дорогой. Но иногда приходится шагать и через трупы. И даже перешагнуть через собственную смерть.
Ромашов смотрел на нее с ненавистью и восхищением, и впервые его посетило некое подобие страха: а не собирается ли он откусить кусок, который не сможет прожевать?.. Справится ли он с тем даром, который перейдет к нему? Не разумнее ли отступить, пока не поздно?
Ее взгляд словно бы подталкивал его к убийству, искушал пролитием крови, однако Ромашов медлил.
– Ты сказала служанке, будто я пришел погадать? – проговорил он. – Может быть, и в самом деле начнем с этого?
– Тебе не понравится то, что ты узнаешь, – ответила она. – Но если хочешь… Только ты должен помочь мне. Подойди. Возьми лихуабань, – она кивком указала она связку тонких лакированных дощечек, лежащих на трехногом табурете, – и пошевели им вот здесь, – ее глаза обратились на горку вощеных бумажек, собранных на столе.
– Почему ты не сделаешь это сама? – подозрительно спросил Ромашов.
– Чтобы ты не заподозрил подвоха, – усмехнулась она. – Ты будешь больше доверять тем предсказаниям, которые выберешь сам. Кроме того…
Она подняла правую руку, шелк рукава упал – и Ромашов с отвращением увидел культю. Рука китаянки была обрублена до локтя.
– Левая выглядит так же, – сказала китаянка. – Именно поэтому при мне всегда была Тонь Лао. Она помогала мне.
– Но она же… – Ромашов замялся.
– Да, она – хон, пустая, – кивнула гадалка, и Ромашов содрогнулся, снова вспомнив, как его называли «курас». – Именно такая помощница мне и была нужна. Она научилась готовить кое-какие зелья, она знает иероглифы, но не более того. Повторяю, тебе она не опасна. Ну что же, пора начинать. Возьми лихуабань.
Ромашову стало жарко в натопленной комнате. Он сбросил на пол вещмешок, снял полушубок, шапку, положил их прямо на пол и взял эти дощечки, которые назывались каким-то непроизносимым словом. Только шевельнул ими, как одна вощеная бумажка взлетела в воздух и опустилась на стол. Она была исчерчена горизонтальными линиями – сплошными и прерывистыми.
Китаянка взглянула на нее, чуть шевельнула бровями и сказала:
– Повтори.
Когда еще одна бумажка легла перед ней, она снова велела повторить, и еще раз.
– Может, хватит? – проговорил наконец Ромашов, откладывая связку дощечек на табурет. – Что это значит, эти черточки, полоски?
– Ты никогда не слышал о книге Чжоу И? – спросила гадалка. – Ее называют Книгой перемен, потому что она предсказывает те изменения, которые наступят в судьбе человека.
– И какие же перемены ждут меня? – с подозрением глядя на вощеные бумажки, лежащие перед гадалкой, спросил Ромашов.
– Не очень благоприятные, – ответила она. – Одно из предсказаний называется Мин-и, затмение света, и оно гласит, что, хоть в настоящее время тебе сопутствует удача, она скоро отступится от тебя. А предсказания Цзянь, Препятствие, Си-кань, Повторная опасность, и Кунь, Истощение, самые худшие во всей книге Чжоу И, сошлись здесь как нарочно. Ты содеял много зла, и, хоть я понимаю, что тебя уже не оставить, Чжоу И все же велит мне предостеречь тебя.
