Новый «Лёманн» перевезли на север, в бывший каток, похоже, почти что в Ривердейл, вплотную к непреклонному реву Дигэна, и Максин приходится с силой подавлять в себе вопль узнавания – те же нескончаемые ряды наваленной и перебираемой одежды, да и та же пресловутая Задняя Комната, забитая, она готова спорить, теми же ошибками закупщиков и выпускными платьями из ужастиков, повсюду отрясающими блестки. Корнелия, напротив, едва переступив порог магазина, подпадает под его чары.
– О, Макси! Обожаю!
– Да, ну…
– Встретимся у кассы, скажем, в час, сходим на ланч, ОК? – Корнелия, исчезая в миазмах того неведомого формальдегидного продукта, коим ретейлеры опрыскивают одеянья, чтоб они так пахли, и Максин, ощущая не вполне клаустрофобию, скорее непереносимость ретроспективных эпизодов, снова выбредает наружу, на улицы, хотя бы поглядеть, что есть что, и тут вспоминает, что лишь немногим дальше по Дигэну, сразу за линией Ёнкерза, расположена «Чувствительность» – дамский стрелковый полигон, куда она только что отослала взносы за очередное годовое членство, а она для этой экскурсии в «Лёманн» как-то не забыла прихватить с собой и «беретту».
Эгей. У Корнелии это надолго. Максин находит такси, высаживающее каких-то ездоков, и двадцать минут спустя уже зарегистрирована в «Чувствительности», стоит на огневом рубеже в очках, наушниках и головной муфте, с чашкой из дежурного магазина, полной россыпи патронов, палит, себя не помня. Пусть геймер возится со своим зомбачьем, Хан Соло – с СИД[100]-истребителями, Элмер Фадд – с неуловимым кроликом, для Максин же главным всегда была иконическая фигура на бумажной мишени, копам известная как Громила, тут изображенная фуксией и оптической зеленью. У него вид стареющего малолетнего преступника, прическа – из тех лоснящихся, как носили в разгар пятидесятых, он хмурится и, возможно, близоруко щурится. Сегодня, даже когда его изображение откручено в самый зад к берме, ей удается уложить симпатичные кучи ему в голову, грудь и вообще-то в район хера – что давно, может, и было бы проблематично, хотя немного погодя Максин стало казаться, что количество показанных художником складок на брюках, отходящих звездой от промежности мишени, можно прочитывать как приглашение выстрелить и туда. Некоторое время она отрабатывает технику двойных выстрелов. Кратко притворяется – ну просто по приколу, понимаете, – что стреляет в Виндуста.
В вестибюле на выходе она у таксофона вызывает мотор, как вдруг сталкивается не с кем иным, как с былым своим подельником по краже вина, Рэнди, последний раз виденным на выезде с парковки у маяка Монток. Сегодня, похоже, он чем-то немного озабочен. Они удаляются на канапе под скриншот размерами с фреску во всю стену из начала «Письма» (1940), где Бетти Дейвис делает вид, будто вгоняет шесть пуль в не упомянутого в титрах, хоть, вероятно, и не оставшегося неотблагодаренным «Дейвида Ньюэлла».
– Угадайте, а, этот сукин сын Мроз? Отозвал у меня доступ к себе в дом. Кто-то, наверно, провел инвентаризацию вина. А мои номера сняли с видеонаблюдения.
– Облом. Никаких юридических последствий, я надеюсь.
– Пока нет. Сказать вам правду, я и сам доволен, что оттуда убрался. Всякая зловещая срань в последнее время в воздухе носится. – Странные огни в темные часы, посетители с очень чудны́ми на вид глазами, чеки возвращаются, только теперь все нечитабельно исписанные. – По всему Монтоку съемочные группы вдруг с паранормальных каналов. Легавые пашут сверхурочно, распутывают таинственные инциденты вроде того пожара у Бруно и Шэй. Вы, наверно, уже слыхали про Уэстчерского Уда?
– Последнее – что он в бегах.
– Он в Юте.
– Что?
– Все втроем, я вчера бумажную почту получил, они женятся. Друг на друге.
– Так они не просто скипнули, они сбежали жениться?
– Во, глядите. – Гравированная карточка, с участием цветов, свадебных колокольчиков, купидонов, какой-то не-слишком-очевидно-читаемый хипповский шрифт.
Максин, которую уже начало подташнивать, читает, докуда необходимо.
– Это приглашение на их подарочную вечеринку, Рэнди? В Юте что, троим людям жениться легально?
– Вероятно, нет, но знаете же, как оно бывает, с кем-нибудь в баре зазнакомишься, уровень трепа зашкаливает, а скоро, чокнутые импульсивные детки, они уже заскакивают в рыдван и прут туда.
– И вы, э-э, планируете посетить это сборище?
– И без того трудно прикинуть, что бы им такого подарить. Его, Его и Ее ванный ансамбль? Туалетный столик с тремя раковинами?
– Комплект кухонной утвари из тридцати предметов.
– Вот, пожалуйста. На них, должно быть, выписали уже федеральный ордер, вы б могли быстро подхватить какую-нибудь сменку, слетать туда, может, и я с вами рындой.
– Я не охочусь за головами, Рэнди. Просто бухгалтер, которого немного удивляет, что отношения затянулись больше, чем на десять минут, после того, как деньги заморозили. Фактически, я думаю, это довольно мило. Должно быть, я становлюсь своей матерью.
– Ну, есть что-то в том, как Шэй и Бруно выступили за старину Уда. Только начнешь как-то злиться на людскую природу, как эти же люди тебя и одурачат.
– Или в моей специальности, – напоминает Максин скорее себе, чем Рэнди, – люди тебя одурачивают, а через некоторое время начинаешь злиться.
В «Лёманн» она возвращается примерно тогда же, когда Корнелия выныривает из женских толп в Задней Комнате, где покушалась на растление вешалок со скидочной одеждой, с сомнением щурилась на дизайнерские этикетки, запрашивала совета посредством сотового телефона у своих дочерей-подростков с нулевым размером. Максин распознает в Корнелии симптомы развитого ОЛУХа, сиречь Одури Ликвидационно-Уценочной Хватки.
– Вы умираете от голода, пойдемте что-нибудь найдем, пока не упали в обморок, – и они отправляются искать себе ланч. В прежнюю эпоху Фордэм-роуд, как ей помнится, по соседству можно было найти хотя бы приличный кныш, классический яичный коктейль. Тут же теперь лишь «Пицца Домино» да «Макдоналдс» и, вероятно притворная, еврейская закусочная, «Бублички-с-Блинцами», где Корнелия, разумеется, просто обязана отобедать – узнала о ней, несомненно, из какого-нибудь бюллетеня Младшей Лиги, и где вот они уже сидят в кабинке, в окружении стольких покупок Корнелии, что хватит на мусорный контейнер, для коих «импульсивные», быть может, слишком доброе определение.
Хотя бы не дамская чайная где-нибудь на задворках центра. Официантка, Линда, – классический ветеран закусочных, кому нужно услышать от Корнелии звуков лишь на две секунды, чтоб пробормотать:
– Думает, я горничная снизу, – меж тем как Корнелия подчеркнуто запрашивает «еврейский» ржаной хлебец для своего комбо индюшки-с-пастрами и ростбифом. Сэндвич доставляют:
– И вы вполне уверены, что это еврейский ржаной хлеб.
– Счас спрошу. Алло! – Поднося сэндвич к лицу. – Ты еврей? Клиентка желает знать, прежде чем тебя съест. Что? Нет, она гойша, но у них кошерного не бывает, может, они заместо эти вот крошки щиплют, – тип-того.
