– Он наверняка хотел просто сломать себе ногу, – объяснила она. – И потом жить за счет всех нас. Но из-за своей неуклюжести…
Когда в очередной раз приехала мусорная машина, контейнер, в котором лежали обломки Фридриховой печки, не разгрузили, в последующие недели – тоже. Соседка Хартунг сказала, что контейнер был слишком тяжелым, его не сумели поднять, гидравлика отказала.
Пару дней спустя в наш почтовый ящик подбросили письмо без марки. С подписями всех жильцов дома.
– Я не понимаю! – кричала Петра. – Я этого просто не понимаю! – Нам предлагали самим позаботиться о разгрузке контейнера; мол, коллектив жильцов не видит оснований, чтобы из коммунальных средств оплачивать демонтаж нашей персональной печки. Здесь, мол, такое не принято. Последняя фраза была явным намеком на то, что мы переехали сюда всего лишь около года назад.
– Покажи им плитку, сложенную в нашем подвале! Пусть сами убедятся! – кричала Петра. – Обстановка здесь становится все хуже, все хуже и хуже! – Она сразу села и начала набрасывать ответное письмо. Я предпочел бы ходить от двери к двери и каждому по отдельности объяснять, что плитка, о которой идет речь, – не наша, что хотя я и выбрасываю понемногу в контейнер свою плитку, но большая ее часть все еще лежит в нашем подвале. Я размышлял, как вообще возникло такое письмо, составляли ли его жильцы все вместе или кто-то один ходил по квартирам и, если дело обстояло именно так, то кто мог быть зачинщиком всей затеи. Я думал о том, что теперь о нас говорят. И еще о том, что сейчас, после того, как жильцы, не взвесив все за и против, подписали эту кляузу, им не остается ничего другого, как только собирать аргументы против нас, чтобы оправдать самих себя. Я слышал, как Петра рвала листок за листком. Ее затея с ответным письмом была бессмысленной.
На следующий день все контейнеры, включая тот, наполненный Фридриховой плиткой, оказались запертыми с помощью цепочек и висячих замков. И, кажется, только мы одни не имели необходимого ключа.
В ближайшую среду Петра разбудила меня незадолго до шести. Я надел кроссовки и комбинезон, который обычно ношу, когда занимаюсь ремонтом. Шел снег – первый снег в этом году. В подъезде мне встретился герр Воден – с цепочками и замками в руках. Очевидно, он был ответственным за весь блок контейнеров. Мы с ним взглянули друг на друга, но не поздоровались.
Я ждал под козырьком подъезда и наблюдал, как двое рабочих с мусоровоза поднимают грейфером один контейнер за другим, периодически нажимая на рычаг. Каждый контейнер сперва зависал над землей, потом поворачивался на полоборота и одновременно запрокидывался, колесиками к небу, так что, когда он оказывался над кузовом, его крышка откидывалась сама собой.
Мысленно я уже видел, как пресловутый контейнер с Фридриховым мусором благополучно взмывает в воздух, – но в этот момент гидравлика и в самом деле отказала. Мусорщики не сумели приподнять его над землей даже на сантиметр. Они повторили свою попытку. Однако, и на сей раз не добившись успеха, откатили контейнер обратно и подняли грейфером другой, последний в ряду.
Мне пришлось крикнуть, чтобы они вообще услышали меня среди шума, производимого их машиной. Я вытащил пятьдесят марок и помахал ими, но мусорщики только покачали головой. Я все-таки протянул им бумажку и настаивал, чтобы они ее взяли. Сказал, что, так или иначе, но мы вместе должны как-то решить неприятную проблему. На них были шерстяные шапочки и желтые комбинезоны с капюшонами. Они сказали, что им надо ехать дальше. Я дал им еще пятьдесят марок.
Тогда они помогли мне взобраться на контейнер, забросили туда же кирку и лопату. Кафельная плитка смерзлась. Я принялся молотить по ней киркой. Откалывавшиеся обломки я собирал руками и швырял их в пустой контейнер, который мусорщики пододвинули ко мне. Потом попытался пустить в дело лопату. Однако обломки покрупнее соскальзывали с нее, а более мелкий мусор ветер уносил в сторону. Я крикнул обоим работягам, чтобы они надели капюшоны, из-за этой летучей грязи. Но они никак не отреагировали на мои слова и продолжали курить, повернувшись ко мне спиной, а снег падал и падал в их откинутые капюшоны.
Я все махал киркой, и орудовал лопатой, и думал, что вот если сейчас обнаружу под горой мусора кошачий трупик, это скорее всего будет подтверждением версии самоубийства. А может, Фридрих заранее отдал кому-нибудь своего кота. Или же полицейские просто забыли об осиротевшем животном, оставили его в опечатанной квартире… Одна плитка упала с лопаты и вдребезги разбилась на мостовой. Мусорщики обернулись. Каждый из них поднял по паре черепков и бросил в пустой контейнер. Потом они опять показали мне спины и продолжали курить, и я снова видел только их капюшоны. Из их машины доносился теперь адский грохот. Это не могло объясняться только работой мотора. Вероятно, там был еще какой-то пресс, который утрамбовывал мусор. Я собирался, когда покончу с контейнером, спросить их об этом.
Я продвигался к своей цели с колоссальным трудом, но все-таки дело помаленьку двигалось. Я был, так сказать, хозяином положения, и это меня успокаивало. Более того, я там наверху чувствовал себя по-настоящему хорошо. Может, потому, что освобождал мир от одной из его проблем. Как скоро я закончу, было лишь вопросом времени. Вдруг все стало казаться мне вполне разрешимым и простым. У меня даже появился какой-то задор – кураж, – будто не существовало ни таксопарка, ни связанных с ним долгов. Я в тот момент не думал ни о Петре, наблюдавшей за мной из-за гардины, ни о Давиде, который еще спал, ни даже о несчастном Фридрихе или подлецах-соседях. Это было одно из тех счастливых мгновений, когда ты веришь, что способен осуществить что угодно, а потом просто соберешь свои вещички и уйдешь – один, или с Орландо, или с любимой женщиной, похожей на ту погибшую боснийку. Я прищелкнул языком, и получился самый громкий щелчок из всех, какие мне когда-либо удавались. Один из мусорщиков даже посмотрел на меня. Я засмеялся и крикнул, чтобы он, наконец, надел капюшон. Но он снова отвернулся, и я продолжал копать. А потом опять начал колотить по замерзшей глыбе киркой. Стоило мне поднять голову, и мой взгляд попадал прямиком в капюшоны мусорщиков. Я мог видеть, как там скапливается снег, как его становится все больше, больше и больше.
Глава 29 – Рыбы
Женни рассказывает о своей новой работе и о Мартине Мойрере. Шеф дает указания. Где Северное море? Сперва все идет хорошо. Но потом Женни приходится заняться разъяснительной работой. Что было с рыбами во время потопа? В финале звучит духовая музыка.
Он стоит в зеленых трениках между двух стульев и пытается влезть в водолазный костюм – тот, что с красными полосками, опробованный мною вчера. Костюм с синими полосками лежит на столе. Мы подаем друг другу руки. Он говорит: «Мартин Мойрер», а я: «Женни».
– Другой еще меньше, – говорит он, – зато ласты мне в самый раз. – Повернувшись к нему спиной, я раздеваюсь. У меня отрывается пуговица с жакета. Я влезаю в сине-полосатый водолазный костюм и натягиваю на голову капюшон. Ни волосы, ни уши, ни шея теперь не видны. Из-за этого лицо кажется толстощеким. Я собираю свои вещички и жду, когда же этот парень наконец наденет ласты.
