– А чего стоит его запах!
– От него все так же разит французским коньяком? Она кивнула.
– И еще шнапсом.
– Не переживай, – сказал я, как только вновь получил возможность двигать головой. Мы с ней тяпнули по рюмочке коньяку. И я отправился на третий этаж.
«Генрих Фридрих» – значилось печатными буквами на табличке, прикрепленной под его звонком. Когда я позвонил в первый раз, ничего не произошло. После второго моего звонка в соседней квартире включили пылесос, который начал тыкаться изнутри во входную дверь. Полчаса спустя я опять поднялся на два этажа и постучал. Я не был уверен, действительно ли уже при первом моем посещении коврик для вытирания ног отсутствовал. За моей спиной фрау Воден открыла дверь и веником смахнула грязь с порога. Мы с ней кивнули друг другу.
Около десяти вечера я занял пост у двери нашей квартиры, чтобы не пропустить момент, когда Фридрих пойдет выгуливать своего кота.
Давид спросил, нужна ли мне помощь.
– Удостоверение инвалида – в этом, естественно, и было все дело! – сказал он. – Такие что угодно изобретут, если припрет к стенке!
Я спросил, кого он имеет в виду под «такими». Давид ткнул большим пальцем вверх.
– Да все эти чокнутые, вроде Фридриха.
Петра лежала на кровати и читала. Я слышал, как она перелистывает страницы. Но внезапно она оказалась передо мной и по-детски сказала:
– Мне страшно. – Я обнял ее за талию, посадил к себе на колени. И держал крепко-крепко, пока у меня не затекли ноги.
На следующий день я встретил ее в конце рабочего дня, у школы, и сам отвез домой. Форточка в туалете Фридриха была распахнута, но дверь он мне не открыл. В ближайшие недели он тоже оставался для нас невидимым. От фрау Хартунг, которая живет над нами, я узнал, что Фридрих по вторникам и пятницам ходит с сумкой-тележкой в супермаркет. И потом, как хомяк, с трудом втаскивает свою добычу – позвякивающие бутылки – вверх по ступенькам.
Однажды в субботу, в середине ноября, я-таки разломал нашу маленькую печку – кафельную плитку, шамотные кирпичи, дымоход, цокольные камни, жестяные части, дверцу, колосник сложил в нашем подвале, а остальное выбросил в мусорный контейнер. Я как раз выходил из душа, когда в дверь позвонили.
Лицо Фридриха казалось распухшим. Волосы прилипли к голове и блестели, будто он промок под дождем. Сквозь редкую черную бороденку просвечивал бледный подбородок. Шея была обмотана красным кашне, а в обеих руках он держал большой туго набитый конверт.
– Ваша жена хотела почитать вот это, – сказал он. Я его поблагодарил. Его грудь и живот отчетливо вырисовывались под обтягивающим спортивным костюмом. На сей раз Фридрих не распространял вокруг себя никакого запаха – по крайней мере зловонного. Он кивнул и повернулся, чтобы уйти. На босых ногах у него были надеты купальные шлепанцы. Полосатые сине-оранжевые подошвы, которые поочередно хлопали его по пяткам и скрипели, соприкасаясь со ступеньками, смотрелись как предупредительные полосы на кузове грузовика.
– Фридрих, – констатировала Петра, не поднимая глаз. Она отдыхала в кресле, зажав между коленями пылесос.
Я вынул рукопись из конверта. «Молчание» – значилось на верхнем листке; ниже, более мелкими буквами: «Роман». И еще ниже, опять более крупным почерком: «Генрих Фридрих».
Ну, скажу я вам, – это было нечто… Я ничего не понял. Хотя наудачу раскрывал его рукопись в разных местах. Я не понял ни единой фразы. Точнее, я, собственно, и не находил фраз – только нанизанные друг на друга слова и между ними рукописные поправки. В нескольких местах на полях Фридрих переписал заново целые абзацы. Имя Энрико на конверте было зачеркнуто. Наклейку в нижнем углу слева он содрал.
– Так он теперь коротает все свое время, – сказала Петра.
Я еще раз заглянул в конверт. Но больше ничего не нашел.
– Даже не знаю… – ответила Петра, когда я спросил ее, что она думает по поводу только что прочитанного. – Не могу тебе ничего сказать, при всем желании не могу!
Мои впечатления были в точности такими же.
– Знаю только, что от этого сильно портится настроение, – сказала она. – Хорошо бы объяснить ему, что так он ничего не добьется.
– Ты думаешь, у него совсем нет таланта? Или он все-таки мог бы написать что-нибудь красивое?
– Вряд ли, – сказала она. – Зря я тогда выбросила свои опусы. Они были не вовсе безнадежными; мне говорили, что я не лишена литературных способностей. Тебе бы они определенно понравились.
Я спросил, что она имеет в виду.
– В них по крайней мере присутствовал момент напряжения, интриги. Читателю постоянно хотелось знать, что будет дальше.
В последующие дни мы постоянно слышали, как Фридрих снует взад-вперед по лестнице. Видимо, он освобождал свою квартиру от хлама. Во вторник вечером мусорный контейнер, опорожненный в полдень того же дня, был снова набит до отказа и уже не закрывался. На пустой папке, валявшейся сверху, я прочитал: «Энрико Фридрих – Стихотворения». На другой: «Энрико Фридрих– Письма». Там были еще разорванные на куски газеты, брошюры, ксерокопии и рукописные страницы. «Кошка не выходит из светового пятна» – расшифровал я один из заголовков. Фридрих также разобрал свою печь. Петра наблюдала через глазок, как между девятью и десятью вечера он, пыхтя, таскал мимо нашей двери полные ведра мусора. Она предположила, что он расчищает место, так как хочет начать все с нуля, а свою рукопись на время оставил у нас, чтобы она не затерялась в царящем у него наверху хаосе. «Когда она вновь понадобится ему, он за ней придет».
В последнюю предрождественскую субботу – в момент, когда произошло несчастье – наша соседка Хартунг как раз подметала лестницу. После она утверждала, будто Фридрих, уже падая, успел посмотреть ей в глаза. Я тогда сидел в кухне и читал газету. Крик фрау Хартунг и гул деревянных перил заставили меня в испуге вскочить. Банг-банг-банг, угрожающе резонировали перила. Чтобы представить себе этот звук, нужно постучать по ним кулаком.
Фридрих лежал этажом выше нашего, под окном, лицом вниз, его правая нога была неестественно вывернута. Кровь, вытекавшую у него изо рта и из носа, я заметил не сразу. Его левый глаз был открыт, правый я не мог видеть. Дотрагиваться до Фридриха никто не хотел.
Я вызвал «скорую помощь». Они уже знали о случившемся и примчались очень быстро, под завывание сирены и с включенной мигалкой. Минут через двадцать они уехали, но без Фридриха. Как он умудрился пролететь полтора этажа, для меня было и остается загадкой. Наша узкая лестничная клетка практически не имеет шахты. К тому же Фридрих, очевидно, очень неудачно ударился обо что-то головой.
Полицейские опечатали его квартиру. Всех жильцов дома опрашивали. Тогда-то нам и пришлось отдать рукопись Фридриха вместе с конвертом, в котором она хранилась.
Сперва я думал, Фридрих сам догадался, что никто не жаждет читать его произведения, и потому бросился вниз головой с лестницы. Но Петра сказала, что это нельзя считать достаточным основанием для самоубийства. Ведь в конце концов она тоже отказалась от писательского призвания и нашла для себя другое занятие.
