Он сплевывает на землю между ластами.
– Все вокруг тебя радовались, – говорю я. – Если честно, нам должны были бы заплатить гораздо больше денег – не только сам Керндел, но и бургомистр, и больничные кассы – за распространение хорошего настроения.
Мартин смотрит на меня. Левый глас у него совсем заплыл.
– А этот недоносок все изгадил! Он вообще не сечет, как это можно относиться друг к другу доброжелательно, – говорю я.
– Главное, всем было наплевать, – говорит Мартин и опять сплевывает. – Никто и не подумал за меня заступиться.
– Ты слишком многого от них требуешь, – говорю я. – Люди не знали, как им себя вести, они даже не поняли, что, собственно, происходит. Они никогда прежде с таким не сталкивались. Чтобы в пешеходной зоне средь бела дня избивали человека-лягушку… Может, они решили, что тебе не больно, раз ты одет в резиновый костюм, или что это такой спектакль. Каждый боялся выставить себя на смех, приняв за чистую монету перфоманс или представление уличного театра…
Я рассказываю Мартину про старика из нашего двора, который умер на своем балконе, про старика с бананами и фомкой музыкой. Мы все были уверены, что он спит. И он сидел под дождем, целую ночь.
– Целую ночь?
– Да – говорю. – Ведь было темно, и только утром, когда мы увидели, что он все еще там… А теперь пошли к Кернделу!
Мартин закрывает глаза, в точности как та женщина, которую я однажды видела в метро. Та тоже совершенно спокойно закрыла глаза и не шелохнулась, пока двери вновь не открылись. Мартин трясет головой.
– И все-таки, – говорю я, – нам нужно туда.
Я держу его маску и трубку, пока он поднимается на ноги. Сумка у него вся в грязи. Он осторожно натягивает капюшон.
– Я больше не пойду к Кернделу, – говорит Мартин. И долго возится, пока ему удается надеть маску.
– Куда же тогда? – спрашиваю.
– Подальше отсюда, – говорит он, – как можно дальше. – Он снова сплевывает, зачем-то берет в рот загубник и закрепляет трубку под ремешком. Потом вешает через плечо сумку.
Я делаю то же, что и он. И мы уходим. Люди все еще жмутся под маркизами и другими козырьками – ждут, когда кончится дождь. Если не считать одинокого велосипедиста, вся пешеходная зона – в нашем распоряжении. Мы шлепаем по лужам. Один раз я замечаю, как кто-то подмигивает нам и что-то кричит – естественно, что-то в связи с Северным морем. Мне даже кажется, будто люди расступаются перед нами. Мы держимся за руки, потому что маска сужает поле зрения, и ты не знаешь, действительно ли другой – друг – все еще рядом. Оркестрик под пологом белой палатки по-прежнему играет, теперь даже громче и в более быстром темпе, чем раньше, – играет польку, думаю я. Но, если по правде, я понятия не имею, как должна звучать полька. Может, они играют марш или что-то еще. Как всегда, мы с Мартином шагаем в ногу. И даже когда выходим за пределы пешеходной зоны, в этом отношении ничего не меняется.
