Леже затянулся со всхлипом. Огонек сигары едва не обжег ему руку.
— Когда он мне все рассказал… Про нее… Я все понял. Она задурила ему голову. Все свалила на меня. Естественно! Этот офицер смотрел на меня как… Как на своего личного врага.
— Как его звали?
— Он не представился. Не помню.
— Документы?
Леже наморщил лоб.
— Да-а, он показывал мне свои корочки, как я забыл? Но я плохо читаю по-русски. Смешно, да? Говорю свободно, а когда приехал в Москву, то с трудом читал названия улиц. Интерполовец не мог этого предположить. Он сунул мне под нос корочки, но я ничего не разобрал. Увидел только эмблему. Он предупредил меня, чтобы я немедленно исчез. Меня, оказывается, искали и уже взяли под наблюдение. Он подсказал мне, как выехать из страны. Сам довез до итальянской границы. Я все понял. Он ей поверил. Он думал, что я убил ее мужа, потому что спал с ней. Мне стало смешно. Мы ехали на арендованной машине через Дижон до Гренобля. Он не разрешил мне зайти домой взять вещи, собраться — прямо из кафе мы поехали на метро в компанию «Hertz», где у него заранее был заказан автомобиль. Мне он велел сесть рядом. Глаз не спускал. В туалет по дороге ходили вместе. Когда доехали до Фонтенбло, он свернул в лесопарк, замаскировал белой клеящей лентой фирменные знаки и телефоны компании «Hertz» и сменил номера. Вблизи смотрелось грубо, но на скоростной автостраде, на скорости сто тридцать, можно было проскочить незаметно.
— Когда это было?
— В феврале. Весело для меня начался Миллениум, ничего не скажешь! — усмехнулся Леже. — Я не знал, куда он меня везет, и даже думал, не собирается ли он меня прикончить? И тогда я ему стал рассказывать про нее, кто она на самом деле. Я боялся. Я в самом деле жутко его боялся. Я ему рассказал, как все было на самом деле, и, как дурак, через каждое слово повторял: «Ты видишь? Откуда я мог это узнать? Это Любовь сама мне рассказала». Я молился, чтобы он мне поверил.
— А он?
— Не знаю, но до итальянской границы я добрался живым. Он перевез меня на ту сторону, мы добрались до Сузы, и там он меня оставил. Отдал мне машину, деньги, только приказал не пользоваться кредитными картами, пока не доберусь до Африки. Сказал, чтобы в объезд Турина я добирался до Генуи и там нелегально постарался сесть на любой сухогруз до Палермо, а оттуда прямиком до Туниса. Так я и сделал.
Бритоголовый слушал, то сжимая, то разжимая кулаки. На руках вздувались мощные мышцы.
Леже истерично вздрогнул, когда неожиданно о стальные прутья решетки загремели ключи.
— Это за мной, — сказал бритоголовый.
Леже вскочил и начал торопливо диктовать связной адрес адвокатской конторы в Париже:
— Ты запомнил? Повтори!
— Запомнил.
Бритоголовый повторил слово в слово.
— Такты все сделаешь? Обещаешь?
Чернокожий страж флегматично застегнул на запястьях бритоголового наручники.
— Слушай вот что, — торопливо крикнул он на прощание Леже. — Делай, что тебе говорят. В Россию не суйся. Там таким, как ты, не место. Пойди на сделку с судьей, придумай как. А эту суку я для тебя разыщу. Обещаю. Ты узнаешь об этом.
Охранник вытолкнул его в коридор.
— Как? — крикнул Леже, приникая к решетке. — Как я узнаю?
— Из газет, — услышал он из коридора. — Читай криминальную хронику «Ле Монд»! Адьё!
Через полчаса мадам Бовье, ужинавшая в аргентинском ресторане «Ранчо» со своим бойфрендом, с удивлением узнала в трубке мобильною телефона голос своего клиента.
— Мсье Леже? Что случилось?
— Вы должны срочно приехать. Я готов признаться в убийстве французской гражданки Селин Дюпон.
— Мсье Леже? Вы в порядке?
— О да! В полном! В трезвом уме и светлой памяти! Вы едете?
— Буду через десять минут.
В Ницце была полночь, когда в доме комиссара Тораньяна раздался телефонный звонок. Определитель номера не смог установить, откуда звонок поступил. Номер был слишком длинный, звонили из-за границы. Тораньян уже лег, но телефон по старой полицейской привычке стоял на тумбочке рядом с кроватью. Он услышал тяжелый вздох разбуженной жены:
— Ведь ты уже не работаешь!
Зажег торшер, надел очки, поднял трубку и ответил:
— Алло.
Гольцов звонил из автомата на пляже. Слышимость была такая, словно Ницца находилась в двух кварталах отсюда.
— Добрый вечер, — произнес по-французски Георгий. — Простите, что так поздно. Я знаю, во Франции уже одиннадцать вечера.
— Двенадцать, — поправил комиссар, любивший во всем точность. — Представьтесь, пожалуйста.
— Я тот самый молодой человек, который приезжал к вам в феврале этого года.
Тораньян откашлялся. Ответил:
— Так. Слушаю.
— Вы поняли, о ком идет речь?
— Да, понял. О молодом человеке из России, не так ли?
— Да. Помните, в феврале мы с вами говорили о прошлом одного бывшего гонщика? Вашего старого знакомого? — спросил Георгий.
Тораньян ответил сразу:
— Я пока не дожил до старческого маразма. Конечно, помню!
— Я спрашивал вас, передавали ли вы эксклюзивные материалы о биографии этого гонщика кому-то из русских журналистов.
— Да, вы спрашивали, и я ответил. Что еще вам угодно?
— Одну минуту, сейчас я все объясню. Мсье Тораньян, я не помню, показывал ли я вам фотографию той женщины, журналистки, которой вы передали материалы?
— Показывали. Я хорошо помню. Вы показывали ее фото в каком-то русском журнале. Я ее сразу узнал. Такую женщину легко узнать.
— Я хочу вам сообщить новость, которая, скорее всего, вас обрадует, — сказал Георгий.
— Да? Наше правительство с завтрашнего дня снижает налоги? — расхохотался комиссар.
— Нет. Пьер Луи Леже сознался в умышленном убийстве Селин Дюпон.
Георгий улыбнулся, услышав на другом конце экспрессивное восклицание Тораньяна и возмущенный женский голос: «Шарль, прекрати сквернословить или отправляйся спать на диван!»
— Я так и знал! Я так и знал! Где он теперь?
— В тюрьме на территории Антильских Нидерландов. Возможно, скоро его экстрадируют во Францию.
— Жаль, что законы у нас не так изворотливы, как адвокаты, — проворчал Тораньян. — Боюсь, сукин сын снова выпутается. Но это от нас уже не зависит, не так ли? Все равно, спасибо за хорошую новость. Вы имели к этому отношение, сознайтесь.
— Немного. Совсем немного, — почти честно ответил Гольцов.
— Отлично! Успехов, сынок.
— Всего хорошего. Спокойной ночи.
