Книга Тростниковые волки - Дмитрий Савочкин

Наконец, слева я увидел третьего корректора. Это была женщина – простоволосая, в лёгком летнем платье с каким-то растительным орнаментом. Она казалось одетой не по сезону легко, но было видно, что ей совсем не холодно.

Я сделал два шага вперёд, по направлению к ним, и вскинул ружьё.

– Не подходите, – крикнул я, – я буду стрелять!

– Неужели ты думаешь, что сможешь причинить мне вред, прострелив это тело? – спросил первый корректор.

– Нет, – сказал я, – но я заставлю вас потерять время. Разве это – не то, чем вы больше всего дорожите?

Первый корректор оглянулся на второго и снова посмотрел на меня.

– Что ты хочешь? – спросил он. – Мы не можем оставить её здесь, она – преступница, которая должна отправиться с нами.

– Я знаю, – сказал я, – но вы ведь можете забрать только её саму, без тела. И вернуть в это тело человека… который был тут раньше.

Корректоры снова переглянулись.

– Это не вопрос возможностей, – сказал первый, – а вопрос полномочий. Лично мне всё равно, в каком виде доставлять конвоированных. Но после одного… инцидента… мы должны перемещать их вместе с телами, так безопаснее.

– Что значит «должны»?

– Тебе нужно понять, что у нас, так же как у всех, есть своё руководство. Кто-то… кто ставит нам задачи и следит за их выполнением.

– Если вы не можете вести переговоры, – решительно сказал я, – тогда позовите сюда того, кто может.

– Это смешно, – ответил корректор, – их время ещё дороже, чем наше. Но и они не могут вести переговоры там, где речь идёт о правилах. У них есть своё руководство.

Я судорожно сжал цевьё, понимая, насколько глупо, должно быть, сейчас выгляжу, пытаясь спорить с тем, кто продолжал со мной разговор больше из вежливости и явно начинал терять терпение.

– Верните мне Вербу, – сказал я, – если вы можете это сделать, то просто сделайте это.

Корректор как будто хотел сделать шаг вперёд, но замер в нерешительности.

– Могу, – сказал он, – но что я должен буду ответить на вопрос о том, почему я так поступил? Дай мне причину. Назови мне какую-нибудь причину.

В жизни человека на самом деле бывает не так уж много моментов, которые по-настоящему врезаются ему в память, отпечатываются там, словно след ноги в мокром песке, и застывают навсегда. И следующие несколько секунд после этих слов корректора стали для меня именно таким моментом.

Потому что вдруг – совершенно неожиданно для себя – я понял его. Я понял его логику, понял ход его мыслей, я понял, что для него ничего не стоит сделать так или сделать по-другому, что он может вернуть мне Вербу и даже готов её вернуть, но что он никогда не поступит каким-то определённым образом, не имея на то ясной и веской причины.

Мои мозги отчаянно, на пределе своих возможностей, работали, стараясь создать эту причину, стараясь выловить из всего потока информации, обрушившейся на меня за последнюю неделю, то единственное, что могло сейчас изменить неизбежный ход событий. Я чуть ли не слышал, как внутри моей головы крутятся какие-то шестерёнки, и казалось, ещё немного – и из ушей у меня повалит дым. Потому что от того, смогу ли я сейчас уловить спасительную мысль, найти хотя бы одно соображение, которое бы послужило причиной для корректоров, зависело всё – победа или поражение.

– Ребёнок, – сказал я.

– Что? – спросил корректор.

– Ребёнок. Вы пришли сюда из-за смерти Гадалки. У неё было предназначение – она должна была родить ребёнка, но не сделала этого. Пусть этого ребёнка родит Верба. Он ведь нужен вам, верно? Ведь вы не появились бы здесь из-за какой-то ерунды.

Первый корректор пристально посмотрел на меня, затем обернулся и переглянулся со вторым. Снова посмотрел на меня и медленно кивнул. После этого он повернулся и пошёл в обратную сторону, к кустам. За ним медленно пошёл второй корректор.

Третий или, вернее, третья подошла к бьющейся в конвульсиях Русалке и спокойно сказала:

– Пойдем.

Тело у моих ног притихло.

Корректор повернулась и отправилась вслед за первыми двумя.

Я почувствовал, как земля у меня под ногами задрожала, и через несколько мгновений сзади, за моей спиной, ярко вспыхнул свет. Я обернулся – тела Ганса Брейгеля не было. Когда я снова посмотрел вслед корректорам, не было и их.

Мы остались одни – я, женское тело, принадлежащее неизвестно кому, и луна на небе, молчаливая и безразличная.

– Верба, – осторожно позвал я.

Она медленно села и подняла голову. Её лицо было закрыто волосами.

– Верба, это ты?

– Ты ударил меня прикладом в челюсть! Чёрт, ты знаешь, как это больно? – злобно сказала она и откинула волосы с лица резким движением головы.

Да, это была она. Её голос, её взгляд, её интонации, её… всё её.

Я шумно выдохнул и опустил ружьё. Я чувствовал, как моё лицо против воли расплывается в улыбке, хотя ничего смешного вокруг не было.

– Я сделал это ради тебя, – сказал я примирительно.

– Может, ты б ещё и ноги мне переломал ради меня?.. Ты, кстати, меня развяжешь или связанную будешь из лесу тащить?

Я положил ружьё на землю, сел рядом с ней и развязал ей руки, пока она что-то ворчала насчёт того, что если мне захочется все кости ей переломать, то пусть я не стесняюсь, потому что она понимает, что я всё делаю ради неё.

– А ты почему мне не сказала, что тебе про меня рассказал Караим? – спросил я.

– Ну… я не подумала, что это важно. А что, надо было?

– Да, – сказал я, – надо было. Я бы тогда раньше два и два сложил, и всё вышло бы совсем по-другому. Что ещё ты мне забыла рассказать? Давай, колись.

– Ну-у… у меня на правой ноге два сросшихся пальца – мизинец и безымянный или как они называются, которые на ногах? Я, когда сексом занимаюсь, интуитивно эту ступню прячу, вот ты и не заметил.

– Хм… что ещё?

– Да… всё вроде. Больше я от тебя ничего не скрываю. Веришь?..

– Верю, – сказал я и помог её встать. – Меня, кстати, Димой зовут.

– Я знаю, – ответила она.

– А тебя?

– Меня зовут Варвара.

– Вот это имя! А сокращённо как?

– Верба, – уверенно сказала она. – Назовёшь хоть раз Варей – убью!