точно не смог вспомнить пустыню, что окружала эту местность. И поэтому они немного промахнулись. Почти час ехали на юг, прежде чем поняли, что едут не туда. Когда солнце уже как следует поднялось из-за горизонта, Горохов остановил машину, вылез из кабины и при помощи секстанта определил их точное местоположение.
– Надо возвращаться, – сказал он Мише, пряча секстант в тайник фляги. Шубу-Ухай смотрел на него и на его манипуляции с непонятным прибором, едва не раскрыв рот. И, конечно же, спорить не стал: ну, возвращаться так возвращаться.
И Горохов, развернув грузовик, повёл его на север. Ехали почти час, и опять они не нашли поселения.
– Ну, Михаил, – уполномоченный не стал глушить двигатель, чтобы не отключать кондиционер, так как, несмотря на раннее утро, температура поднялась уже выше сорока пяти. – И где твоя Сива?
– Тут должен быть… где-то… – не понимал Шубу-Ухай.
– Должен быть… – повторил Горохов невесело. – И что будем делать? Сразу на Глазов поедем?
Он не стал этого говорить вслух, но подумал, глядя на немного растерянного проводника: «А если и там никого нет?».
Тогда охотник, словно понял его мысли, вылез из кабины и стал карабкаться на верхушку ближайшего бархана. Песок под ним осыпался, но Миша упорно лез вверх и остановился на самом гребне. Он некоторое время всматривался в разные стороны, а потом вдруг стал махать уполномоченному рукой: иди сюда!
Они не могли найти это селение, потому что от Сивы совсем ничего не осталось, лишь едва различимые, занесённые песком развалины, которых за высокими барханами и видно не было. Только одно двухэтажное здание, огороженное хорошим бетонным забором в два метра. Стояло оно на возвышенности среди кактусов, а над домом торчала мачта антенны в добрый десяток метров.
Это был блокпост, на котором их приняли как родных. Маленький и сухой ефрейтор, усаживая их под кондиционер и угощая правильно сваренным чаем, рассказывал:
– А больше тут никого и нет, люди ушли отсюда, на юго-западе наша Семнадцатая застава – и всё, за нею только степь.
– Из-за даргов люди ушли? – уточняет Горохов.
– И из-за даргов тоже, – говорит ефрейтор. – А ещё от жары, от бескормицы, от всего…
– А в Глазове живёт кто-то? – спрашивает уполномоченный.
– Да никто там давно не живёт, – отвечает военный, – говорю же вам, тут давно никого нет, сбежали отсюда люди. Иной раз вот такие, как вы, промысловики тут встречаются, идут на старые места, на Ижевск иной раз ходят за добычей, да и те стали редко появляться. В этом году ещё никто не проходил через меня. Теперь Ижевск – это такая даль, что ближе на Пермь ходить. А раньше, лет ещё десять назад, так шёл промысловик на Ижевск. Я помню те годы…
И тут Миша словно обиделся на военного, склоняется к Андрею Николаевичу и шепчет тому:
– Не знает он ничего, сидит тут в своём домике, чай пьёт круглый день, откуда ему знать про Глазов.
А у Горохова уже настроение начинает портиться. Он хмурится, молчит, пьёт хорошо сваренный чай с дольками синего кактуса и думает, что вся эта история Шубу-Ухая про человека Оглы, что когда-то добывал для Люсички реликт, может вот так вот просто взять и закончиться. Потому что… потому что нет больше этого человека, нету Оглы. А этот жилистый, иссушенный бесконечной жарой ефрейтор, что сидит перед ними, конечно, должен был про него что-то знать. Что-то слышать… А он говорит, что вокруг, кроме солдат на Семнадцатой заставе, никого нет. Никого! И если это так, то… что им делать?
– Поехали отсюда, – шепчет ему Миша. И только сильнее раздражает его этим.
– Куда? – почти зло спрашивает у него уполномоченный.
– На Глазов поедем. Найдём там Аяза Оглы.
– Ты только что целый посёлок не мог найти в этих барханах. Мотались по песку туда-сюда, а сарай этого Оглы ты отыщешь? – тихо, но зло говорит Горохов.
Но ефрейтор расслышал его слова:
– Так вы, что, ненормального, что ли, ищете?
И Миша, и Андрей Николаевич сразу уставились на военного, и Горохов уточняет:
– Ненормального?
– Аяза, – объясняет ефрейтор. – Он с даргами живёт.
– С даргами живёт? – не верит Горохов.
– Ну, с девкой из даргов. Он живёт где-то на западе отсюда, в такой глуши, куда даже наши патрули не забираются, и у него есть баба, вернее, девка молодая из даргов.
– Он с нею как с женой живёт, что ли? – интересуется Миша. Эта новость вызвала у него большое удивление, что сразу отразилось на его небритом лице.
– А хрен его знает, – отвечает ефрейтор. – Девка, говорят, вроде молодая для жены, да и уродливая, говорят, я сам-то её не видал. Это мне год назад сменщик рассказывал.
– Год назад? – спрашивает Горохов.
– Год назад, – отвечает военный.
– А с тех пор про него ничего не слышали?
– Нет, ничего, – солдат берёт кастрюльку с чаем. – Ещё налить?
– Да, – и Миша, и Андрей Николаевич подставляют стаканы.
Получив свою порцию бодрящего напитка, Горохов оживает, теперь от уныния, что начинало наваливаться на него ещё пару минут назад, и следа не осталось.
– Ну и как нам его найти? Ну, этого чокнутого?
– Ребятки… – ефрейтор качает головой, – хрен его маму знает. Товарищ мой, с заставы, говорит, что с ним можно по рации связаться. Они там знают, как его вызвать.
– Значит, нам надо на Семнадцатую заставу, – констатирует уполномоченный.
– Так точно, – отвечает солдат и тут же интересуется: – Слышь, ребята, а зачем он вам нужен-то?
– Да вот, – Горохов кивает на Мишу, – это родственник его. И он говорит, что этот родственник знает, где семь килограмм меди здесь закопано. Заодно мы хотели посмотреть варанов, может, поохотиться немного.
– А варана тут мало, – заявляет ефрейтор. – Ему тут жрать нечего, а дальше на юг еды ещё меньше, – он смотрит на Мишу, потом на уполномоченного и добавляет: – Здесь мало всего живого, а вскоре и вовсе ничего не будет. Тут в сезон до семидесяти доходит, мы в те месяцы днём из укрытий не выходим… Мёртвая здесь земля.
Глава 40
Мёртвая земля.
А дарги тут жить умудряются. Ефрейтор предлагал им остаться на ночь. Говорил, что засветло они до Семнадцатой заставы не доберутся. Но Горохов как будто боялся потерять время, потерять даже день, сказал, что поедет сразу.
И к уже часам к пяти вечера, когда солнце стало неуклонно катиться к горизонту на западе, Горохов на бархане, мимо которого проезжал, увидал две цепочки следов.
Уполномоченный машинально бросил взгляд на термометр: за пределами кабины пятьдесят два градуса. Белый песок за день раскалился, но две
