таку беду. Ой-ёёё… подвела парнишку… дурочка старая… (Плачет.)
Анна (утешает): Разберутся! Не все они там, в милиции, дураки!
Внучка: Баб, чуть не забыла! Тут тебе с военкомата прислали.
(Подает большой конверт.)
Анна: Васильевой Анне Петровне. Ой, батюшки светы, мне, значитца…
Катерина: Откудова это тебе? Ну-ка, распечатывай.
Анна (распечатывает, там фото): Ой, бабы! Это ж обелиск, где батька мой похоронен! Вот, глядите. Ой, не могу, Маруся, у тебя валидола нету?
(Усаживают, дают валидол.)
Катерина: Ты читай, читай…
Анна (плача, читает): Здравствуйте, дорогая Анна Петровна. Мы получили ваш запрос о поисках места гибели отца, спешим вас успокоить: ваш отец не оставлен где-то в безымянной могилке. Он погиб возле нашего села Ковалево, это недалеко от Воронежа. Тогда здесь был страшный бой, много красноармейцев полегло. Как рассказывали старожилы, погибло почти всё подразделение. Даже санинструктор. Вашего отца ранили в живот, его принесли в село. Женщины ухаживали за ним всю ночь делали перевязки, но лекарств не было. И операцию сделать никто не мог. У него и нашли медальон с вашим адресом. И все данные. Мучился долго. До утра. В бреду всё звал доченьку Нюру и жену. Катю.
Похоронили его утром, в братской могиле вместе со всеми погибшими. Его фамилия высечена на памятнике, а за памятником ухаживает вся школа. Не переживайте, пожалуйста. А будет возможность, приезжайте, мы вас встретим. Школьники Ковалевской школы».
(Анна рассматривает фото обелиска, перечитывает письмо. Плачет.)
Катерина: Вот оно как, вишь, чо-о. А мой-то тятька без вести пропал, почитай в первые месяцы пришла маме гумага… Она всё не верила, а старухи её успокаивают, мол, по картам выходит — живой он. Так и металась года три, то плачет, а то молится. А тут, однажды, в сорок третьем году, я давай с утра реветь: папка на плашкоуте ждёт! Мама мне, мол, ты чо доча, Христос с тобой. Два года ни слуху ни духу, а я реву одно — на плашкоуте, и всё! И выревела! Собрались мужики на конях к переправе. А он и правда стоит на том берегу, бабы! Одна гача пустая, костыли… Винтовка именная с собой, наградили его там… Вот так мой батька пришёл, да раненый весь. В сорок седьмом уж и помер, всё осколки выходили, втору-то ногу тоже отняли к тому времени. О-ой, всё ночами воевал. Всё боялся, что обузой станет, ни минутки без заделья не сидел: всей деревне обутки шил, корзинки плёл.
Маруся: А мы-то не дождались тятьку. Уж сколечко мама молилась, а всё не вымолила. А похоронку-то принесли, дак я и сейчас помню.
(В ворота стремительно вбегает молодая женщина. Обращается.)
Танюшка: Кто из вас баба Маруся?
Мария: Я.
Танюшка: Бабулечка, милая моя, у вас, говорят, мужчина поселился? Скажите, где он?
Мария (в слёзы): Забрали его, забрали, токо што.
Танюшка: Что такое? Как забрали? Я ведь четыре месяца искала, куда он уехал из дому. По молчанке, никому ничего не сказал. Пока ездила к подружке, ту прооперировали. Ему кто-то сказал, что я убежала с мужиком. За три дня собрался и уехал… Дурачок! Как можно было поверить в первую сплетню! Дикость какая… (Плачет.)
Мария: Милая ты моя, бежи вон к сельсовету. Можа, ишо там. Бежи да обскажи, что трава-то у меня в комоде от сына осталась. Сын-то, судимый у меня был, ни при чем парнишка-то твой… Я ж ведь слепая, порядки-то не наводила, давно б сожгла, чо лишнее. Да не вижу ни фига!
(Женщина, бросив плащик на руки бабушки Марии, убегает.)
Сцена 8
(Приход собирателей фольклора А бабки заплаканные и расстроенные. Фольклорники поют сами, задавая тон сцене. Бабушки хвалят костюмы.
Вбегает Танюшка, все к ней.)
— Ну что?
Танюшка (радостно повиснув на бабке Марии): Спасибо вам, бабулечка, миленькая! За то, что жил тут у вас. За то, что жив-здоров, за то, что не озлобился! Детдомовский же он. И идти-то некуда было. Только, баб Марусь, проблема у нас…
Мария: Ойё-ё! Чо опять?
Танюшка: Да пока нас не было, пока я его искала, в дом наш погорельцев сельсовет пустил, пять ребятишек у них. Ну и нам их гнать сейчас не с руки как-то… Лето-то кончается. Куда им? Можно мы у вас поживем, пока им дом достраивают?
(Все женщины радостно шумят.)
— Конечно… Живите, и нам спокойней, тяжело ей, незрячей-то.
Саня: В общем, как говорится, береги зубы в старости, а семью смолоду. Живите, конечно, ребяты… Может, нам на всю улицу Снегурочку какую сострогаете… Тоскливо нам тут, старичью-то. Да и Маруся к тебе привыкла, вишь, то Лешкой назовёт, а то сынок, слышу я ведь всё в огороде-то. Вишь как… У Бога всего много, и слёзы, и радость. Вот так и живем!
(Фольклорники поют финальную песню.)
Я люблю тебя, август
Август после двадцатого щемяще тёплый и короткий. Дыши — и не надышишься, уже скоро вся эта роскошь и зелень пожухнет. А погрустить времени нет… Грибы начались и — понеслась душа в рай! С утра — в лес, а потом остаток дня моём, чистим, маринуем и жарим. К вечеру в доме, будто в бане…
Баня! Ещё же баня… Иду к ней в состоянии, которое сын называет фразой: «Ушатаная, как старый «москвич». Кажется, я усну, не дойдя до порога. Ходовка подводит, то и дело оступаюсь в потёмках в зарослях картофельной ботвы. Ныряю в бане в жаркий запах свежих досок от недавно настеленного пола и нынешнего свежего веника. Желание упасть прямо там и уснуть пропадает от душистого березового опахала… Оживаю, плавая в березовом облаке распаренной розовой тучкой! Умираю и возрождаюсь, заныривая лицом в кадушку с холодной водой.
Выхожу в огород на темнеющую среди ботвы тропку и теряюсь второй раз, в тёплых волнах августовского вечера, в пряном запахе укропа, в смолистом духе от поленницы: невидимая в потемках, она источает солнечный аромат дня. По дорожке от бани к дому, а там — Млечным Путем от гаража прямо в небо.
Августовское небо лечит от всех невзгод. Когда смотришь на него, всё остальное кажется таким ничтожным. И дневные заботы кажутся смешными перед этим опрокинутым на тебя чёрным куполом со светящимися дырками. Села, прислонилась горячей спиной к прохладной стенке гаража, запрокинула голову в небо и злюсь на собственную косноязычность. Хочется написать это небо, а как?
Когда я была маленькой, я так ждала август с его звездопадами. И числа с седьмого по вечерам пропадала в
