удалялись. Она их не слышала, потому что снова брела по дороге, которая не имела конца, а над ее головой солнце впивалось в луну огненным поцелуем, и серебристая жесть таяла черной копотью.
В горле пересохло, она упрямо задирала вверх свой каменный подбородок, и немеющие губы продолжали беззвучно шевелиться, повторяя, словно древнюю священную мантру: «Слава, вернись, Слава, вернись…»
Глава 4
Прощай, неправильный герой!
Он парил в абсолютной пустоте, ощущая себя единым целым и частью чего-то гораздо большего. Он был светом, тьмой, временем и пространством. В его памяти еще сохранилось бесконечное число образов и картин, которые то возникали перед ним, то исчезали, растворяясь в лучах золотистого света.
Мелькнуло и рассыпалось, словно в калейдоскопе, молодое счастливое лицо мамы над детской кроваткой, вышитый коврик с лошадками на стене, собственные тонкие пальчики, вцепившиеся в красную погремушку…
…школьная парта, на которой его рукой криво нацарапано имя девочки из параллельного класса…
…тяжелые, склизкие внутри от пота боксерские перчатки…
…кислый привкус сухого вина, выпитого второпях перед дискотекой в восьмом классе, полутемный зал, белый танец…
…жара, песок скрипит на зубах, взвод «умирает» на марш-броске, время засекают по последнему…
…стена огня, отсекающая их c Рожновым от своих, невозмутимое бульдожистое лицо начкара…
…фотографии в семейном альбоме, обложка которого обтянута бордовым вытертым бархатом: мать с сестрой, усталый отец с сигаретой, брат после госпиталя, юный дед в люке Т-34, прадед в брандмейстерской каске, похлопывающий по лоснящемуся крупу вороного красавца першерона…
…ослепительное солнце в жарком небе Индии, крутые белые ступени, бегущие к серебристой реке…
…протянутые к нему тонкие руки светловолосой женщины, медленно идущей босиком по пустынной дороге…
Память цеплялась за обрывки воспоминаний, но постепенно все они гасли, теряли яркость красок и звуков, уплывали за зыбкий горизонт небытия…
Единственное, что продолжало привязывать его сознание к прошлому, – лицо светловолосой женщины, имя которой уже нельзя было вспомнить. Ее губы шевелились, словно читали молитву. Серые заплаканные глаза смотрели в упор, точно пытались разглядеть его несуществующее лицо…
– Я же велел тебе разобраться с этими двумя и оставить одного, чтобы не множить ненужные сущности, – недовольно произнес звучный молодой голос. – Ганеша, ты вмешался в ход времени, а это слишком опасно для всех нас! Не понимаю, где была твоя голова, когда ты это затеял?
– У меня не оставалось выбора, – отозвался глуховатый баритон. – Герой был слишком слаб…
– Ладно! Но почему он еще здесь? – молодой с трудом справлялся с раздражением.
– Он бы давно ушел, но его удерживают, – почтительно ответил собеседник.
– Кто посмел? – изумился молодой.
– Одна неверующая анджали. Она продолжает идти вокруг Аруначалы, и пока ее кора не завершена, душа героя не может отправиться на перерождение.
– Всего лишь смертная, – равнодушно произнес молодой.
– Отец, позволь ему вернуться и прожить оставшуюся жизнь с этой женщиной. Они любят друг друга! – попросил Ганеша.
– Еще несколько десятков лет прозябания в жалком человеческом теле? Какой в этом смысл? – недоуменно спросил молодой голос. – Если их любовь так сильна, как ты говоришь, их души обязательно встретятся, когда придет время.
– Но, отец… – начал возражать Ганеша, но тут же умолк.
– Стыдись, сын! Твои слова похожи на речь простого смертного! – недовольно произнес молодой. Он помолчал и продолжил ровным тоном: – Впрочем, ты прав в одном. Мы кое-чем обязаны твоему герою. Поэтому я принял решение. В его душе живет огонь, и он будет удостоен величайшей чести, став одним из хранителей священного пламени. На этом все!
В голосе молодого звенела такая ярость, что отметала всякую мысль о возражениях. Поэтому робкая просьба его собеседника прозвучала как настоящий вызов:
– И все-таки, отец, я молю тебя сохранить ему душу в прежнем теле…
– Я испепелил Каму за меньшую дерзость, чем сотворил ты, остановив мой танец! Не окажись рядом твоя достойная мать… Ганеша, я ясно выразился: душа твоего героя сольется со священным пламенем…
– Душа героя? – вмешался в их беседу высокий нежный голос молодой женщины, видимо, привлеченной гром-391-кими возгласами спорящих. – Царственный супруг мой, Великий Шива, и ты, Ганеша, простите, что ненароком услышала ваш разговор. К чему столько шума из-за простого смертного? Позволено ли мне будет взглянуть на предмет вашего спора?
Он почувствовал, как над ним наклонилась женщина с темными волосами, окруженная сияющим ореолом света. Она была божественно прекрасна, но его сознание продолжало цепляться за образ другой, той, что шла босиком по бесконечной дороге и шептала: «Слава, вернись, Слава, вернись…».
Ему вдруг показалось, что это ее исхудавшее, смертельно уставшее лицо склоняется над ним. Растрепанные светлые волосы, темные провалы глаз, запекшиеся искусанные губы, отчаянный подбородок с мальчишеской ямочкой.
– Быть этого не может! Я вижу эту женщину его глазами! – удивленно произнесла темноволосая, и ее мягкий свет ласково окутал его сознание, обволакивая и даря покой.
– Ну-ну, – саркастически хмыкнул Шива, – поглядим, кто у нас там!
Где-то очень далеко бредущая по ночной дороге измученная Марианна ощутила на себе чужой взгляд. Собственные ребра навалились на легкие страшной тяжестью. Воздух вокруг стал вязким, плотным, как застывший пластилин. Она схватилась за грудь, надсадно закашляла. Образ Славы начал тускнеть…
Марианна упрямо мотнула головой и, зажмурив высохшие, точно ободранные изнутри и набитые солью веки, продолжила шептать слова молитвы. Далекий огонек на ее ладонях вздрогнул, качнулся, задрожал маленькой искоркой во тьме.
– Такая хрупкая, но какая в ней сила веры! Возможно, этот мир не настолько плох, как я думал, – задумчиво произнес великий бог, а потом, словно устыдившись собственных слов, холодно добавил: – Впрочем, не в ее воле остановить неизбежное, рано или поздно кора этой женщины закончится.
– Они действительно любят друг друга! – словно не веря своим глазам, произнесла темноволосая.
– Любовь червей, которые рождаются, чтобы в следующую секунду умереть и быть съеденными другими червями? – устало спросил Шива. – О чем ты говоришь, моя Парвати?
– Позволено ли мне будет заметить, мой царственный супруг, что их души соединяет очень прочная кармическая связь, – возразила темноволосая Парвати. – И, что удивительно, с каждым мгновением она становится сильнее. – Отец! – умоляюще произнес Ганеша. – Прошу тебя о милости к ним!
– Я присоединяюсь к просьбе моего сына, – кротко вставила Парвати, и Слава ощутил нежное прохладное колыхание ее света.
– Я уже сказал, душа этого смертного станет хранителем священного огня! – сурово ответил Великий Шива. – Не должно мне всякий раз менять свои решения. Во что тогда превратится мир?
В ответ на его слова повисло безнадежное молчание. И тот, кого раньше звали Славой, понял, что его судьба наконец определена. Душа приняла это как должное, не почувствовав ни боли, ни грусти.
Огонь был ее сутью, и она жаждала с ним соединиться. Ей предстоял путь многих поколений Танюшкиных, что владели искрой пламени, как дед Иван, как прадед Серафим. Он в последний раз взглянул в глаза светловолосой…
«Слава, вернись!»
Отчаянный женский крик ударил наотмашь, завибрировал в пространстве, ломая охватившее его оцепенение, и он почувствовал, как
