с обеих сторон.
— Скажите, вы любите мужа?
— Нет, совсем не люблю.
Это она отвечает «совсем не люблю» так спокойно и решительно, как будто она давно взвесила свои чувства к мужу, давно разобралась в них. «Не люблю» подкреплено еще и «совсем», чтобы не оставалось сомнения. Она так сразу, не задумываясь, отвечает, будто ответ был давно готов, давно лежал на дне сознания в окончательной редакции, точный, как формула, давно ждал вопроса, который позволит ему прозвучать. Вопроса, которого никто не задавал ей, которого она сама никогда не задавала себе. Неужели она действительно не любит мужа? Но ответ, так удививший ее, кажется вполне естественным Ривуару.
— Я так и думал. Все-таки муж — ненужный балласт.
Это о нем, о ее милом Павлике, говорят так, и она не спорит, не возмущается. Она уже предает Павлика.
— Ривуар, это знаменитый Ривуар, — доносится женский шепот. Люка не поворачивает головы, она вдет рядом с Ривуаром в своем синем костюме, в своем берете гордо и легко. — Смотри, знаменитый Ривуар.
Рядом с Ривуаром — это важнее, чем меха и бриллианты.
Метрдотель подводит их к столику, за которым сидит женщина в большой шляпе. У нее совсем черные глаза, белое лицо, очень красный рот. Где Люка видела ее? На кого она похожа? На кого? Ах да, только что — лебедь, борзая… Она похожа сразу и на лебедя, и на борзую, ей надо было бы стоять там, на берегу, рядом с борзой и кормить хлебом лебедя своей гибкой, тонкой рукой, ее можно было бы снять так, с борзой и лебедем, как фамильную группу.
— Мы уже давно ждем, — говорит она равнодушно и нараспев.
Господин, сидящий возле нее, встает. Он лысый, и череп у него гладкий и совсем не противный. Лицо еще молодое, с голубыми глазами. Он кланяется слишком низко, слишком вежливо и чопорно.
— Мой компаньон Герэн, — представляет его Ривуар.
Герэн касается груди быстрым жестом. Неизвестно, ощупывает ли он бумажник или проверяет, на месте ли сердце. Люка садится. Она не чувствует неловкости, будто каждый вечер обедает в таком ресторане. Но составить меню она не может — слишком трудно сейчас понять, какие это блюда и можно ли их есть. Ривуар помогает ей. Приносят раковый суп. «Вкусно», — одобряет Ривуар. Разве вкусно? Она глотает суп, не чувствуя вкуса, как во сне. И все-таки она ест, как все, она пьет вино.
— Я уезжаю завтра утром. — У Терезы Кассани низкий, глухой голос, отсутствующий, равнодушный взгляд, будто ей безразлично, что она говорит, будто она даже не слышит этого. — Мы видимся в последний раз.
Это относится к Ривуару, и он зажигается своей электрической улыбкой:
— Я приеду на вокзал.
Она качает головой:
— Не нужно жертв, и этого вечера довольно.
Она говорит о незнакомых людях, о незнакомых делах, она не обращает на Люку внимания. Но Ривуар смотрит только на Люку. Музыка нежно звенит, и музыка, которая вчера была пыткой, сегодня стала голосом ее победы. У Люки такое счастливое лицо, слишком неприлично-счастливое, она старается удержать губы, чтобы они не улыбались, она опускает веки. Она чувствует, что сейчас, если посмотреть в ее глаза, она видна вся насквозь, со всеми своими счастливыми мыслями. Такая открытая, незащищенная, до бесстыдства откровенная. Ей хотелось бы закрыть лицо. Она смотрит на Терезу Кассани. Если бы она могла сейчас чувствовать что-нибудь кроме счастья, она позавидовала бы ей. Какое спокойствие, какое безразличие. Она сама по себе, полна собой, своей красотой, и ничто ее не касается. Тереза Кассани поднимает стакан:
— Я пью за вашу будущую карьеру.
Значит, она все-таки обратила внимание на Люку. Она через стол наклоняется к Люке.
— Я должна была бы вас ненавидеть, — говорит она совсем тихо, — но я не желаю вам зла. — Она улыбается своим слишком красным ртом. — Правда, я не желаю вам и добра. Удачная карьера — еще не добро. Вы потом сами убедитесь в этом.
Люка удивленно смотрит на нее. Эта красивая, знаменитая женщина может пожелать ей зла? Конечно, не в пожелании зла дело, сейчас всякое зло для нее, Люки, превратится в добро, но она, эта Тереза Кассани, значит, несчастна? Неужели можно быть несчастной сегодня?
— Зачем вы пришли сегодня, а не завтра? — Голос Терезы Кассани по-прежнему равнодушен. За музыкой ни Ривуар, ни Герэн не могут ее услышать, и черные глаза смотрят безучастно на вазу с цветами. — Если бы вы пришли завтра, я не узнала бы, я могла быть спокойна три месяца в Вене. Он никогда не пишет, я ничего не узнала бы. Как он влюблен в вас.
Сердце Люки вдруг останавливается. Сердце и мысли. Она ничего не понимает. Минута паузы, перерыва, тишины, темноты.
— Вы смотрите на меня: такая старая — конечно, я кажусь вам старой, — а еще любит, еще влюблена. Но знайте, это все ничего не значит: ни длинная жизнь, ни блестящая судьба с поклонниками, успехами, деньгами. Этого всего просто нет. Когда любишь — всегда шестнадцать лет, всегда вся жизнь впереди, завтра впервые наденешь кисейное длинное платье, завтра будет первый бал. И ждешь, волнуешься, страшишься этого первого бала, этой жизни, которая начнется завтра. Но вы слишком молоды, вы не можете понять.
Нет, конечно, Люка не понимает. Ей хотелось бы пожалеть эту красивую, несчастную женщину, но для жалости нет места — она вся до последнего уголка переполнена счастьем, — и она молчит. Она хотела бы попросить прощения за свое счастье, но как попросить и зачем?
Обед кончается. Едят фрукты. Кофе можно пить без конца. У директора ее мужа кофе пьют часами, и тут, наверно, так же. Но Ривуар вообще не пьет кофе, ему надоело сидеть, он хочет уйти отсюда.
— Вы торопитесь? — спрашивает Тереза Кассани.
— Нет, нисколько. Но здесь жарко, я устал за день.
Он вдруг как-то темнеет, оседает, будто в нем потушили его электрический свет. У него неподвижное безжизненное лицо — контакт между ним и жизнью вдруг прервался. Но он сейчас же снова улыбается своей электрической сияющей улыбкой. Люке только показалось, нет, у него не было, не могло быть этого темного, мертвого лица. Ей показалось.
Обед кончен, счет заплачен. Они идут все вместе к выходу.
— Ваш автомобиль здесь? — спрашивает Ривуар Терезу.
Она улыбается. Как может она улыбаться?
— Нет, я рассчитывала вернуться с вами. Но не беспокойтесь. Вы меня подвезете? — Она поворачивается к Герэну, подчеркнуто грациозно кутаясь в мех. — Да? Ну тогда — доброй ночи вам обоим. — Она протягивает Люке руку, и рука ее теплая и не дрожит.
Ривуар целует
