У Евы кружилась голова. – Я… я должна вернуться.
Мадам Трентиньян и отец Буисони переглянулись.
– Вам нельзя, – твердым голосом возразила мадам Трентиньян. – Им известно, кто вы такая. Они вас ищут. И казнят, если найдут, Ева.
– Я не могу бросить свою мать.
– Предоставьте это подполью, – сказал отец Буисони. – Они сделают все, что в их силах.
Но Ева понимала, что у скрывавшихся в лесах партизан есть дела поважнее, чем спасение из тюрьмы женщины средних лет, не представлявшей для них особой ценности. Ей нужно ехать туда, иначе ее мать погибнет. Ева с трудом подавила рыдания.
– Нет, – сказала она, когда снова смогла дышать. – Я должна все исправить.
– Вы не виноваты в том, что случилось с вашей матерью.
– Конечно, виновата! Если бы я не стала всем этим заниматься, мы бы с ней уже полтора года спокойно жили в Швейцарии.
– Если вы вернетесь, вас точно убьют, – мягко заметила мадам Трентиньян. – Неужели вы хотите сыграть им на руку?
Ева молча посмотрела на нее, и ее сердце забилось от страха. Булочница права, но какие у нее оставались варианты? Она никогда не простит себя за то, что сделанный ею выбор привел ее мать к гибели. Она никак не могла помешать аресту отца. Но еще был шанс спасти мамусю, если только Ева вернется.
– Я должна ехать, – тихо сказала она, приняв окончательное решение и повернувшись к священнику.
Он с сомнением посмотрел на нее, но затем кивнул:
– Тогда поспешите. Автобус до Аннемаса отходит через полчаса.
– Спасибо вам, отец Буисони.
– Не надо меня благодарить. Боюсь, я посылаю вас на верную смерть. – Он вздохнул: – Да поможет вам Господь, Ева. Я буду неустанно молиться за вас.
На следующий день ближе к полудню Ева вернулась в Ориньон. Она добралась из Аннемаса до Лиона на поезде, потом провела ночь на вокзале, дрожа от холода, затем на поезде доехала до Клермон-Феррана и дальше на автобусе до Ориньона. Там она сразу же бросилась в церковь, где и обнаружила отца Клемана. Он стоял возле алтаря, а вокруг валялись поломанные и разбитые скамьи. Он обернулся и уставился на Еву округлившимися от удивления глазами.
– Ты ведь должна быть в Швейцарии! – воскликнул он. В помятой и сбившейся сутане, на лице – синяк, он направился к Еве, не сводя с нее недоуменного взгляда: – Боже мой, Ева, что ты здесь делаешь? Тут небезопасно. Ты разве не в курсе?
– Моя мама… – с трудом выдавила она из себя. Его взгляд потеплел, он приблизился к ней, развел руки в стороны, и она бросилась в его объятия. – Отец Клеман, что произошло? – спросила она сквозь рыдания. – Где она? Ей нужна моя помощь.
– Пойдем, моя дорогая, – сказал он, отпуская ее и оглядываясь по сторонам. – Находиться здесь сейчас слишком рискованно. Меня пока не арестовали, но, боюсь, только потому, что они надеются на твое возвращение, думают, что я выведу их на тебя.
Ева вытерла слезы.
– Они разрушили церковь…
– Нет, Ева, не разрушили. Церковь будет стоять до тех пор, пока есть Господь. Не забывай об этом. А теперь скорее уходи через черный ход и отправляйся в школу, где ты в первый раз встретилась с Фоконом. Помнишь?
– Да.
– Чуть позже я тоже туда приду. Но будь осторожна – за тобой могут следить.
Ева тихонько покинула церковь через черный ход. В утреннем воздухе стояла тишина, и она не слышала, чтобы у нее за спиной хрустел снег под чьими-либо осторожными шагами. На всякий случай Ева выбрала обходной путь. Свернув за угол школы, она подошла к двери, вполне уверенная, что ее никто не видел.
Внутри было холодно и темно, школа давно опустела: все ученики и учителя покинули эти стены. Здесь явно прошел обыск, после того как Ева приходила сюда в последний раз. Перевернутые парты, сброшенные с полок книги, вырванные страницы, разлетевшиеся по темным углам, теперь лежали всеми забытые и никому не нужные. В этом месте царила зловещая потусторонняя атмосфера. Жалюзи были опущены, но свет пробивался через дыры и порезы, и всякий раз, когда в оконных рамах начинал свистеть ветер, жалюзи шевелились и по комнате пробегали призрачные тени. Одно из окон оказалось разбитым, и через него проникал морозный воздух.
Ева присела на корточки в углу рядом с доской, прижалась к стене и вдруг поймала себя на мысли, что очень уж она похожа на подсадную утку. Время шло, и ее тревога усиливалась. Что, если за отцом Клеманом следили? А теперь его арестовали, и за ней тоже придут немцы? Не совершила ли она глупость, что пришла к нему и тем самым подвергла еще большей опасности их обоих?
Вдруг дверь в класс открылась, и на пороге в вихре снега и в свете солнца возник отец Клеман. Он поспешил затворить за собой дверь.
– Ева, – прошептал он, – это я.
Она вышла из тени:
– Отец Клеман, мне страшно! – сказала она и подошла к нему. На них упал луч слабо мерцающего света, и он взял ее за руку:
– Ева, у нас очень мало времени. Ты должна немедленно покинуть Ориньон, пока никто не узнал о твоем возвращении.
– Я не могу уехать без матери.
– Мне тяжело об этом говорить, но, может быть, она погибла.
Ева покачала головой:
– Нет. Нет. Я в это не верю.
– Ева…
– Отец Клеман, что здесь случилось? – перебила она его. – В какой момент все пошло не так?
– Один из нас оказался предателем. Это единственное объяснение. Немцы знали почти обо всех в городе, кто с нами работал.
– Это Эрих?
– Вначале я тоже так думал, но он контактировал только со мной, и я очень осторожно делился с ним сведениями. – Он глубоко вздохнул: – Немцы арестовали Клода Годибера и пытали его. Я уверен, что о нем Эрих ничего не знал, потому и не мог его выдать; они никогда не встречались.
Если немцы добрались до лидера Сопротивления нашего региона, значит, у них был информатор в местной среде, ведь лишь немногие знали, кто он такой и как его найти.
– Годибера казнили?
Священник кивнул со скорбным видом:
– Его повесили на въезде в город в назидание остальным.
Ева сглотнула комок в горле:
– А Эрих? Где он сейчас?
– Думаю, тоже погиб, – с горечью в голосе ответил отец Клеман. – Если немцы выяснили, где искать Годибера, то, скорее всего, они узнали и о том, что Эрих снабжал нас информацией.
– А Фокон? Они схватили Фокона?
– Насколько мне известно, пока нет.
– Значит, нужно его найти. Он сможет помочь моей матери.
– Нет, – быстро и твердо возразил отец Клеман. – Даже если тебе удастся его отыскать, ты можешь привести к нему нацистов. И уничтожить остатки нашей ячейки. Ева, пожалуйста, не делай этого.
– Знаю. Но одна я ничего не смогу сделать. – Она опустила голову. – Я никогда не прощу себя, если из-за меня, из-за моих решений и поступков погибнет моя мать.
– Ева, своими решениями и поступками ты спасала жизнь своей матери.
