– Я не знаю что у меня тогда перемкнуло, Энджи, – кажется Ник и сам понимает, что это слабое место его защиты. – я и не помню этого. Как в лифте тебя целовал - да. Двери даже закрыться не успели. Как ты шипела, когда пуговицы рубашки расстегивала – помню. А это – нет Слишком перебрал. Слишком долго пялился на семейство Ветровых на свадьбе, быть может…
– А может, что у трезвого в голове, то у пьяного на языке? – упрямо интересуюсь.
– Да нет же, Энджи, – он говорит совершенно отчаянно, – не увлекался я ей настолько. Честно говоря, даже узнать не успел. Какая уж там вечная любовь, ну скажи?
– Почему бы и нет? – пожимаю плечами, – ты ведь так и не объяснил, чем она для тебя была. Увлечением? Одной из тех любовниц с которыми ты пар спускал? Роковой страстью?
– Надеждой, – коротко отрезает Ник, – бредовой, в общем-то надеждой, что у меня может быть семья, на которую я тогда уже и не надеялся. Её приход совпал с концом третьего курса моей терапии. И мне тогда настоятельно посоветовали сделать перерыв, потому что вместо четырех процентов фертильность повысилась на два. В общем… Это было почти официальное клеймо “бесплоден”. И тут она…
– Красивая, талантливая, – язвлю я, никак не желая объявлять перерыв.
– Мать-одиночка, – Ник невесело улыбается, и в мимике его проскальзывает даже что-то неприязненное к самому себе, – да, ты права, я довольно легко оказался у неё на крючке, и конечно, она была и остается привлекательной женщиной. Но я признаться бредил тогда ею и по очень эгоистичной причине. Думал, что может быть смогу понравиться её дочке. Смогу хоть так создать семью. Раз уж тебе ничего предложить не могу.
Он настолько заколебал меня с этой фразой, что я даже про Вику на какой-то момент забываю. Кончилось моё терпение. Резану-ка я ему правду матку!
– Ты совершеннейший кретин, Ольшанский, – эти слова вылетают не изо рта. Из сердца. Ну, через рот – но это так, технические мелочи. Корни их там – в темных глубинах меня. Там, где обычно прячется самое затаенное, самое болезненное.
Он слабо улыбается и пялится на меня. Глаз не отводит. Бесит несусветно. В эту секунду бесит.
Потом…
Потом я наверное захочу, чтобы он еще раз так на меня посмотрел. Потому что это на самом деле приятно – отражаться в его глазах. Но вот сейчас…
– Вся твоя проблема, – произношу я, решительно соскакивая на пол, – вся твоя проблема, в том что ты не мог открыть рот. Один шаг ко мне сделать. Просто сказать, что хочешь со мной быть.
Он приподнимает брови. Будто и спрашивает: “И что бы поменялось?”.
Ну, конечно, сам дурак, не догадается.
– Ты талдычишь одно и то же – что ничего мне дать не мог. Не берешь в расчет только одного. Мне ничего от тебя не надо было. Только ты. Ты! И ничего больше.
Выкрикиваю это и понимаю, что делаю это ему в лицо. В шаге от него стою, в глаза смотрю, носом задеваю.
А он смотрит на меня спокойно-спокойно. А потом невесомо касается пальцами моего лица, ведет от виска к губам. Коротко и нежно так…
Я шарахаюсь от его прикосновения, но убежать не удается. Догоняет, ловит в крепкие силки рук, прижимает к себе. Стоически терпит мои злые тычки и пинки, пока у меня не кончаются все силы на сопротивление. Обнимает еще крепче. Так крепко…
Господи…
Так долго держалась и вот. Таю как гребанная свечка…
– Прости меня, волшебница моя, – шепчет Ник в самое мое ухо, – я знаю что болван. Сейчас – уже понимаю. А тогда… Я был уверен, что лучшее что я могу – дать тебе возможность быть счастливой. С тем, кто даст тебе все что ты захочешь. И семью настоящую. Ту, которую ты заслуживаешь.
– Мы могли усыновить ребенка, – шиплю я зло, – хоть из роддома забрать отказника. Могли. Если бы решили вместе быть. Семейной паре бы дали.
По тому как глухо он вздыхает, вместо того чтобы падать на колени и рвать на голове волосы – сразу становится, что и об этом он тоже уже думал.
Осталось понять, когда думал.
Сейчас? Тогда?
– Я как слепой был, – Ник тихо вздыхает, – Слепой, глухой, жестокий. и долго еще потом им оставался. Думал – оттолкну тебя и ты сможешь идти дальше. А потом – ты начала идти дальше, как я и хотел. И все. Вдруг оказалось, что хуже этого – совсем ничего нет. И не возможно даже смотреть как тебя целует другой. Или как ты ему улыбаешься.
– А я смотрела – снова с силой толкаю его пяткой в голень. Там точно будет полдюжины синяков не меньше, – ты с Викой у меня под носом шашни крутил. Целовал. Кормил. Домой отвозил. Я терпела.
Ну, как терпела… Не очень терпела. Шипела, не любила, пакостила. И Ник мог бы на самом деле мне об этом напомнить. Он фыркает, прижимается щетинистой щекой.
– Ты терпела. А я не смог терпеть, – шепчет и трется наждачной своей небритостью о мою кожу. Трется! Он об меня! Да как ему вообще наглости хватает так со мной поступать?
Я и так почти… Почти уже в лохмотья.
Не планировала рыдать. Не планировала позволять себе такого шторма эмоций. Но все темных моих бездн наружу рвется. Все что столько времени сдерживала. Все, что никуда не делось. Просто потому, что нельзя это излечить, нельзя к этому привыкнуть, нельзя выдернуть чувства из души как сорную траву.
Но что делать, если вода из глаз ручьями хлещет напополам с болью?
Просто дать ей вытечь, скукоживаясь в теплых мужских руках. А он – в лучших своих традициях, гладит меня по голове, хрень всякую успокоительную шепчет, спрашивает не сгонять ли мне за чем-нибудь шоколадным,когда я успокоюсь.
В какой-то момент я слышу открывающуюся дверь, голос: “Пожалуй, мы зайдем позже” – мой лечащий врач говорил. Видимо, с обходом пришли. И ушли, осознав, что мне сейчас вообще ничем не поможешь.
И правда. В этой ситуации не поможешь – только переждешь.
В какой-то момент слезы все-таки заканчиваются. Только всхлипы и остаются. Всхлипы в его гребанную белую рубашку. Которую этот пижон вообще-то для меня надевает. Знаю это. Сама палилась, периодически наглаживая эти плечи. Хотя по сути, он заслуживает, чтобы я его отлупила пару раз. Но я же де-е-евочка!
– Я не знаю, как мне тебе верить, Ольшанский, – произношу осипшим от рева голосом, – как подпускать тебя ближе, постоянно ожидая что ты разочаруешься во мне и убежишь к другой. Да и вообще. Какие могут быть отношения, если тебе придется напиваться до беспамятства, перед тем как оказываться со мной в одной постели.
Смешок который вырывается из его груди, похож на какое-то бульканье. Кажется, кто-то чуть не захохотал, но вовремя понял, что я сейчас в таком чувствительном состоянии, в котором и голыми руками придушу за выказанную к моим чувствам небрежность.
– Энджи, – Ник улыбается – я слышу по тону, и ласково гладит меня по спине, – до чего ты иногда бываешь смешная, я периодически даже забываю. Если вот это проблема тебя беспокоит – можешь мне поверить, никакой проблемы у нас с этим нет. Скорей наоборот.
