– Наоборот – это в каком это смысле? – подозрительно прищуриваюсь, – что-то я не заметила, чтоб тебя после наших встреч что-то перевешивало вперед.
– Что ж, нужно меня похвалить, значит я хорошо шифруюсь.
Я с сомнением фыркаю.
– Ну не знаю. Пока это все голословно…
– Ладно. Будем считать что ты сама напросилась.
Я думала, он что-то сделает – а он всего лишь прижимает меня к себе жаднее и носом в мои волосы утыкается. Вдох-выдох, вдох-выдох.
– Ох, черт! – я аж отпрыгиваю, ощутив внезапно затеплившуюся жизнь в районе его ремня. Если бы эволюция двигалась с такой же скоростью, как Ник сейчас завелся – мы бы уже в соседние галактики летали с туристическими экскурсиями.
– Ты – мой лучший афродизиак, Энджи, – Ольшанский отчаянно пытается не ржать. И вот где у этого “правильного парня” потерялся стыд и совесть – я понятия не имею. Но отчасти эта его нахальность мне напоминает, что именно я в нем любила. Ведь не только умные глаза и проработанные на тренажерах плечи.
– Кто тебя знает, может не только я, – мстительно бурчу, отходя к окну и отворачиваясь, – может тебе в принципе давно не обламывалось. Вот и реагируешь на каждое дуновение ветерка.
– Энджи, – пальцы Ника проходятся вдоль моего позвоночника. – мне ведь сейчас уже не шестнадцать, чтобы так колбасило.
– Можно подумать, это обязательно. Артем Валерьевич вон прекрасно сохранил озабоченность до взрослого возраста.
– Ну так я-то не Артем Валерьевич, – Ник пожимает плечами и опускает ладони на подоконник, заключая меня в этакое кольцо.
– Почему-то когда я с тобой говорю, у меня будто все мое красноречие отказывает, – задумчиво произносит он, пока я молчу, придумывая ответную колкость, – и все что я хочу сказать – получается коряво. Ничего не объясняет. Не убеждает тебя.
– Словами сложно убедить, – замечаю я на автомате, – сейчас, уже почти невозможно. Я совершенно не представляю, что это должны быть за слова.
– Ну, например, такие. Я тебя люблю, Энджи.
– Как Юлю любишь? – не удерживаюсь от ехидства, хотя на самом деле все внутри дрожит. Я не ожидала от него этого признания. Я знаю, что он относится к словам серьезно. Взвешивает их. Примеряет – готов ли он их озвучить. Но ведь правда. Полгода назад он мне говорил о любви к невесте. Опустим, что она была беременна, а он охренел от того, что между нами случилось. Мог сказать иначе. Но это сказал.
– Знал, что припомнишь, – Ник невесело фыркает, прижимаясь лбом к моему затылку, – потому и не говорил сразу. Был почти уверен, что ты не поверишь, если тебе это скажу. Но не могу я больше держать это в себе. Хочу говорить тебе эти слова. Каждый чертов день, если потребуется. Потому что я раньше говорил эти слова просто. Без понимания. Потому что надо было их говорить, когда находишься в отношениях. А сейчас – они меня изнутри выжигают. Я почти свихнулся с той самой поры, как понял, что никому тебя не могу отдать. И хочу свихнуться еще сильнее.
– Я тебе говорила, одними словами меня не убедишь, – вздыхаю, ощущая глубокое сожаление, что приходится вновь и вновь держать свои линии обороны. На самом деле – я хочу ему довериться. Но все еще смертельно боюсь опять оказаться ненужной.
– Тогда дай мне шанс доказать тебе делом, – с жаром шепчет Ник, переплетая руки на моем животике, – один шанс тому, что еще между нами не случалось. Испытательный месяц, год, два… Сколько захочешь. Если я не справлюсь, если в конце испытательного срока ты все еще будешь сомневаться – можешь прогнать меня в шею.
– Чтоб ты опять полез через окно? – иронично уточняю.
– Ну, – Ольшанский уже по тону палится, что я угадала верно, – давай не будем сразу о плохом исходе. Я лично верю, что могу справиться.
– Верит он, – фыркаю я и замолкаю. Внутри меня быстро-быстро крутятся шестеренки, но ответ созревает не сразу. Даже когда я к нему прихожу – не озвучиваю. Просто потому, что… Это почти как в бездну смотреть. Манит ужасно, тянет, голову кружит, но… Если не случится чуда, если крылья за спиной не раскроются – все мы знаем, какая яркая клякса останется потом на камнях на дне…
Конец моим сомнениям приходит внезапный. Изнутри. Нетерпеливое “топ” ножкой изнутри живота. Будто последний толчок, туда, в пропасть.
“Смелее, мама”.
– Хорошо, Ольшанский, – вздыхаю обреченно, – дам я тебе этот гребанный шанс.
Строго говоря…
Даже не знаю, как я бы смогла отказаться. После всего что было, после долгих бесплодных попыток его забыть, после года без него – совершенно невыносимого, худшего из всех моих прожитых лет…
Нет. Я бы согласилась. В любом случае. Сейчас это меня не радует.
С другой стороны… Он так меня обнимает сейчас. Так горячо целует в шею…
Может быть у этого выбора и положительные стороны все-таки есть.
Конец
