да Коста. Он был привлечен к суду инквизиции, признался во всем, был затем гражданским судом подвергнут пытке, с целью принудить его выдать соучастников, и, наконец, после того, как ему были отсечены обе руки, он был сожжен на костре. Мараны предчувствовали приближение плохих времен, и многие из них бежали. И действительно, король воспользовался случаем, чтобы придать инквизиции более суровый и кровавый характер и тем расстроить планы нунция. Прежний инквизитор, Диого де Силва, который и в этом случае проявил бездеятельность, был устранен, и на его место был назначен (июнь 1539 г.) двадцатисемилетний брат короля, дон Генрих, решительный и фанатический враг маранов. Конечно, двор опасался гнева папской курии за это нарушение категорических инструкций папы и послал поэтому в Рим стойкого и энергичного посла, Педро Маскаренаса, который знал слабую сторону кардиналов и папских приближенных и потому превзошел подкупами маранов. Самые ярые фанатики были немедленно-же назначены инквизиторами, к величайшему раздражению нунция и папы. Иоао Соарес, о котором сам папа выразился однажды: «это монах, не очень много знающий, но весьма смелый и чрезвычайно честолюбивый, его убеждения самые дурные, он открытый враг апостольского престола, даже хвастается этой враждой», и еще другой закоснелый враг маранов, доктор Мело, получили неограниченную власть над жизнью новохристиан.
Португальский двор нашел в себе, наконец, мужество энергично выступить вместо того, чтобы ограничиваться протестами и промедлениями. Положение маранов ухудшалось с каждым днем. Правда, папа в своих переговорах с португальским послом оставался непреклонным относительно трех пунктов. Он настаивал на том, чтобы инфант дон Генрих не оставался великим инквизитором, чтобы обвиненным в ереси маранам сообщали имена свидетелей, т. е. обвинителей, и, наконец, чтобы им было разрешено после осуждения апеллировать к высшей инстанции, к папской курии. Павел III приказал даже составить новую буду (12 октября 1539 года), в дополнение к буле, изданной тремя годами раньше, весьма благоприятную новохристианам для парализования деятельности инквизиции. Но и она осталась мертвой буквой. Гонец, который должен был скорейшим образом доставить буллу в руки новохристиан и, конечно, был сам из маранов, настолько замедлил свой отъезд, что нунций успел уже оставить Лиссабон и Португалию. Можно даже подозревать, что он с умыслом покинул свой пост раньше, чем следовало бы, чтобы не быть вынужденным возвестить дополнительную буллу от октября 1539 года. Ибо и Каподиферо, подобно своему предшественнику, Дела Ровере, в конце концов охладел к маранам, ибо последние не хотели или не могли удовлетворить его чрезмерные денежные требования. Тем не менее оба упомянутых нунция привезли с собой из Португалии 30,000 дукатов, взятых из еврейских или маранских карманов. Возможно также, что Каподиферо получил от самого папы указание не опубликовывать официально этой буллы: быть может, папа хотел этой буллой лишь обмануть маранов. Ибо, несмотря на все свои раздоры с португальским двором, умный Павел III, хотя и вполне искренно сочувствовал маранам, все же не хотел обострять свои отношения и порвать с королем, а потому щадил его чувствительность.
Таким образом, дон Генрих, злейший враг маранов, остался фактическим, хотя и не утвержденным папой, великим инквизитором Португалии; этот факт завершил собой эпоху снисходительного отношения к маранам. Все чаще и чаще стали воздвигаться костры для упорствовавших еретиков: ежегодно сжигались от 10 — 40 еретиков: их жалобам, обращенным к папе, не давали хода. Темницы переполнились обвиненными и заподозренными маранами.
Потрясающе описание ужасов португальской инквизиции, сделанное поэтом того времени, Самуилом Уске, который юношей сам пережил их. «Появление инквизиции похитило у евреев душевное спокойствие, преисполнило их скорби и смятения, вытащило их из уютных домов и бросило их в мрачные темницы, где они претерпевали мучительные страдания; она (инквизиция) бросает на них петлю и тащит к костру, постановляет убивать детей, сжигать супругов, истреблять братьев, увеличивает число сирот и вдов, разоряет богатых и могущественных, превращает благородных людей в уличных грабителей, загоняет скромных и целомудренных женщин в позорные дома, ибо обрекла их на нищету и одиночество; она сожгла множество маранов и не в одиночку, а по тридцати, по пятидесяти человек сразу; но мало того, что она сожгла и истребила этих несчастных, она довела христианский народ до того, что он хвастается этим и не только радуется зрелищу сожжения моих соплеменников (сынов Иакова), но сам же зажигает и поддерживает костры с помощью принесенных издалека дров; насильно крещенные мараны бродят чуть живые от страха перед этим диким зверем (инквизицией) и, идя по улицам, озираются, не протягивает ли он своих когтей; они ходят с трепещущими сердцами, дрожат, как листья на дереве, и преисполнены ужаса при мысли о возможности попасть в его лапы; всякое движение этого зверя приводит их в смятение и потрясает до глубины души; ибо в этом несчастий они все образуют один страдающий организм; со страхом они едят за столом; время, приносящее покои всем существам, еще более беспокоит и пугает их; радость и празднества свадеб и рождений превращаются для них в печаль и беспокойство; каждое мгновение приносить тысячу несчастий: ибо недостаточно внешне исполнять христианские обряды; огонь пожирает их тела; бесчисленны виды их мучений».
Преувеличено ли это описание? Не превратила ли фантазия впечатлительного поэта незначительные страдания в потрясающее мученичество? Коллегия кардиналов, которой было поручено официальное расследование деятельности португальской инквизиции, на основании документов, подтвердила полностью вышеприведенное описание. «Если новохристианина обвиняют в ереси (иногда на основании ложных показаний), то инквизиторы бросают его в темную дыру, откуда ему не видны ни небо, ни земля, и не разрешаюсь ему свидеться с родными и близкими, которые могли бы ему помочь; они обвиняют его на основании сбивчивых показаний, но указывают ему ни места, ни времени совершения инкриминируемого преступления; затем ему назначают адвоката, который, вместо того, чтобы защищать обвиняемого, лишь ускоряет его гибель; если несчастный настаивает на том, что он истинно верующий христианин, и решительно отрицает приписываемые ему прегрешения, то они осуждают его на сожжение и конфискуют его имущество: если он сознается в том, что совершил то или иное прегрешение, но без злого умысла, то они также разделываются с ним, как и раньше, под предлогом, что обвиняемый упорно отрицает свои злые помыслы; если же он открыто сознается в своей виновности, то они осуждают его на пожизненное заключение в темницу; и это они называют милосердием и христианской кротостью; даже и того, кому удается с несомненной очевидностью доказать свою невинность, присуждают к денежному штрафу, дабы народ не говорил, что обвиняемого привлекли к суду без основания: с помощью всевозможных орудий пытки у задержанных обвиняемых вырываются признания
