Это была первая стычка генералов, которая вскоре перерастет во взаимную неприязнь.
А под Кцынью, Мойловом и Берестной на брянском направлении между тем шли кровопролитные бои. Не подготовленные к действиям в лесистой и болотистой местности войска бросались в бой на основательно укрепленные опорные пункты и узлы сопротивления немцев. Каждый день таких боев увеличивал потери. Суточная безвозвратная убыль дивизий исчислялась сотнями солдат, сержантов и офицеров.
Все, что происходило на участке наступления 11-й армии, было настолько непохоже на то, что было пусть не блестяще, но все же успешно проведено зимой под Ленинградом, что Федюнинского буквально трясло.
После войны, засев за мемуары, он напишет об этих боях сдержанно: «За неделю боев войска армии продвинулись всего на 12–15 километров».
И еще: «28 июля ко мне на наблюдательный пункт приехали командующий Западным фронтом и член Военного совета. Ознакомившись с обстановкой, они остались недовольны результатами наступления.
— Почему так неудачно действуют совершенно свежие дивизии? — спросил командующий.
Я ответил, что еще перед началом наступления докладывал о нецелесообразности столь поспешного ввода войск в бой без предварительной подготовки.
— Вот и напишите объяснение в Ставку, — потребовал командующий.
Я написал обо всем правдиво, ничего не скрывая. Копию своего доклада послал в штаб Западного фронта.
Через день, 30 июля, решением Ставки 11-я армия была передана в подчинение командующего войсками Брянского фронта.
Генерал-полковник М. М. Попов[58] при первой же встрече спросил:
— Иван Иванович, скажите, в чем причина неудачи прорыва на кцыньском направлении? Ставка поручила мне разобраться в этом.
— Я уже докладывал Ставке по требованию командующего Западным фронтом. Могу только повторить, что не следовало вводить армию по частям, — ответил я и высказал соображение, что сейчас, на мой взгляд, нужно использовать 11-ю армию на правом фланге фронта для нанесения удара на Карачев, а в последующем на Брянск.
— Сколько времени вам потребуется на подготовку к дальнейшему наступлению? — спросил Попов.
— Не меньше восьми суток.
Генерал Попов, человек опытный, с большим оперативно-тактическим кругозором, ответил не сразу. Он прошелся по комнате, склонился над картой.
Я терпеливо ждал ответа. Наконец командующий выпрямился, опершись ладонями обеих рук на карту, и сказал:
— Хорошо. С вашими доводами согласен. Но восемь суток — это слишком мало. Даю вам двенадцать.
Мы постарались использовать это время с наибольшей пользой. Была осуществлена некоторая перегруппировка войск в связи с включением в состав армии соединений 46-го и управления 25-го стрелковых корпусов. Командиры корпусов и дивизий производили рекогносцировку, уточняли вопросы взаимодействия. Непрерывно велась разведка. Подтянулись тылы, наладился подвоз боеприпасов».
С Маркианом Михайловичем Поповым у Федюнинского сразу сложились хорошие, деловые, отчасти даже товарищеские отношения. Комфронта почувствовал надежность командарма-11, его боевой опыт. Оба казацких кровей, оба воевали под Ленинградом.
Разрабатывая план предстоящей наступательной операции, штаб 11-й армии принял решение главный удар нанести в направлении Карачева силами 46-го стрелкового корпуса. Одновременно планировался вспомогательный удар в центре при активной обороне и готовности перейти в наступление на правом фланге.
53-й корпус, потрепанный в затяжных боях под Кцынью и Мойловом, приводил себя в порядок, принимал прибывающее пополнение. В полосе главного удара была создана цепь наблюдательных пунктов. На вышках, в блиндажах, на деревьях и на крышах высоких зданий постоянно дежурили наблюдатели, артиллерийские офицеры и методично наносили на карты вновь выявленные огневые точки, переправы, командные и наблюдательные пункты, основные и запасные позиции артиллерии и минометов. Для стрельбы прямой наводкой и точечного поражения разведанных целей Федюнинский приказал выделить по десять-одиннадцать орудий на каждый километр фронта. Саперы прокладывали дороги, ремонтировали старые, чтобы при необходимости танки и артиллерия шли без задержки и помех.
К исходу 11 августа из дивизий и корпусов доложили: всё готово.
Накануне разведчики притащили с той стороны двух «языков».
Первый: обер-ефрейтор 5-й роты 2-го батальона 35-го пехотного полка 183-й пехотной дивизии Адольф Ширнгер. Захвачен был в районе Кцыни. Допрашивал его сам командующий. Обер-ефрейтор показал, что он член гитлеровского союза молодежи. Крестьянин. На фронте с 1939 года. Воевал во Франции, в Бельгии. На русском фронте с сентября 1941 года. Дважды ранен. Пленный, кроме всего прочего, показал, что в частях большие потери. В ротах по 60–70 человек. Состав: немцы, поляки, чехи. Назвал имена командиров полка и дивизии.
Второй: рядовой солдат 5-й роты 2-го батальона 273-го пехотного полка 95-й пехотной дивизии. Захвачен в районе Мокрый Верх. Фамилия в документе неразборчива, похожа на французскую, имя — Марсель. Пленный офицер показал, что личный состав его роты переброшен на самолете из Дорогобужа 22 июля. Дивизия состоит из трех полков: 278, 279 и 280-го пехотных. Кроме того, в состав дивизии входит бронетанковый разведотряд: шесть легких танков и рота велосипедистов. В обозе служат украинские солдаты.
Из показаний пленных стало ясно, что противник тоже время даром не терял — сюда переброшены резервы с северного участка фронта, из-под Вязьмы.
Однако обстановка на фронте к тому времени существенно изменилась. 5 августа наши войска освободили Орел. 7 августа началось наступление в районе Спас-Деменска. Брянская группировка противника оказалась под угрозой фланговых ударов, а при худшем развитии событий — окружения.
