— Теперь ты, владыко, подпись клади! — прервал его раздумья голос Дионисия.
Встал Иларион.
— Святейшие! — сказал он, обращаясь к патриархам. — Не надобно бы такое про великого святителя писать!
Что-то быстро проговорил по-гречески Дионисий. Александрийский патриарх Паисий нахмурился.
— Преслушающие же сию заповедь и правило наказаны да будут запрещением и отлучением! — сказал он строго. — А кто пребудет в упрямстве своём до скончания своего, да будет и по смерти отлучён, и душа его с Иудою предателем и с распявшими Христа жидовы, и со Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камения и древеса да разрушатся и растлятся, а той да будет не разрешён и не растлен, и яко тимпан во веки веков, аминь! — добавил Макарий.
Отчаянно взглянул Иларион на своего патриарха. Тот отвёл глаза...
Пришлось покориться и Илариону. Уже потом сообразил, что Паисий так и не понял, о чём он говорит. Посчитал, что Иларион защищает двоеперстников.
Вместе со всеми русскими отцами Собора подписался Иларион под обвинением в невежестве и безумии русского чудотворца святителя Макария.
2 Осуждение Стоглавого Собора — кульминация в трагедии Русской Православной Церкви.
Полтора века исполнялось в 1667 году, как обрела она самостоятельность. Случилось это, когда Византия, принявшая Унию, потеряла свою государственную независимость. Русские святые и чудотворцы увидели связь между отступлением от догматов православия и утратой государственного суверенитета Византийской империи.
И, наверное, можно спорить, насколько основательными были притязания, сформулированные игуменом Филофеем, на роль Москвы как Третьего Рима. Но совершенно бесспорно, что за полтора столетия, сберегая незыблемыми догматы православия, определённые апостолами и святыми отцами, Русская Церковь сохраняла свою руководящую роль в созидании православного царства Святой Руси.
Никакие военные и политические потрясения не поколебали значения Церкви в народной жизни. В годы Смуты на русский престол был возведён католик Григорий Отрепьев, но Православная Церковь не только устояла и в эту страшную годину, но и, согнав Отрепьева, упрочила своё положение.
Самой историей доказана была правильность пути, избранного Стоглавым Собором, Святителями и Святыми Русской Церкви.
И в правильности этого пути нимало не сомневались ни Алексей Михайлович, ни Никон, поставленные волей политических обстоятельств перед необходимостью сблизить обрядность Русской Церкви с обрядностью Западнославянской и Греческой церквей. Можно опять-таки думать, компенсировали ли политические выгоды этой реформы те издержки, которые она вызывала, можно говорить о противоречии некоторых исправлений постановлениям Стоглавого Собора, но безусловно, что все разногласия носили внешний характер и легко преодолевались. Тот же Никон, как свидетельствуют его отношения с Иваном Нероновым, начал осознавать необходимость единоверия, разрешающего старый обряд наравне с новым.
И даже Собор 1666 года, предавший анафеме наиболее непримиримых староверов, не осмелился открыто назвать неправославными всех Святых Русской Церкви. Это сделано было на Соборе 1667 года, проходившем под председательством вселенских патриархов Паисия и Макария.
По-человечески понятно их подозрительное отношение к Русской Церкви. И зависть, и корысть, и неумность — всё присутствовало здесь. Но — это необходимо подчеркнуть! — их мнение не было мнением всей Восточной церкви. Даже формально Паисий и Макарий не имели права представлять на Соборе 1667 года восточных патриархов. Они были лишены своих кафедр не турками, а решением Константинопольского патриарха именно за согласие участвовать в суде над патриархом Никоном, решение судьбы которого Константинопольская и Иерусалимская патриархии считали сугубо внутренним русским делом.
Точно так же ни морального, ни юридического права не имели патриархи Макарий и Паисий для суда над Русской Православной Церковью.
Мнение Восточной церкви по поводу реформ, затеянных Никоном, очень мудро и осмотрительно ещё в 1655 году сформулировал Константинопольский патриарх Паисий. Он сказал, что только в главном и необходимом требуется единообразие и единство, в том, что относится к вере. А в «чинопоследовании» и во внешних богослужебных порядках, подчёркивал Константинопольский патриарх, разнообразия и различия не только допустимы, но и исторически неизбежны.
«Не следует думать, — писал этот мудрый святитель, — будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах несущественных и не в членах веры, если только в главном и важном сохраняется согласие с католической церковью».
Повторим, что по-человечески понятны мотивы поведения патриархов Паисия и Макария. Серьёзно рискуя своим положением, они приехали в Россию на заработки, и меркантильные соображения руководили ими во всё время пребывания здесь. Обстоятельства благоприятствовали патриархам, и они воспользовались этими обстоятельствами.
Стремясь задобрить Константинопольского патриарха, они сообщали, что потребовали у русских давать отчёт Константинопольскому престолу в церковных делах, а кроме того, «обаче и обычной милостыни великому престолу, и прочим убогим престолам даянной, надеямся обновитеся, паче ж большей и довольнейшей быти».
И тут можно было бы усмехнуться убожеству целей, которые были поставлены патриархами Паисием и Макарием, если бы ради сиюминутных выгод не приносили патриархи в жертву не только саму Русскую Церковь, судьба которой была безразлична для них, но и те отношения с греческим Востоком, ради которых якобы и старались они. Нет! Макарий и Паисий не только не смогли повернуть историю и подчинить Константинопольскому престолу Русскую Церковь, но в результате ещё более оттолкнули Россию от сближения её с греками...
Не будем всецело приписывать Паисию и Макарию погубление православного царства Святой Руси, но вклад в это чёрное дело, пусть и неосознанно, они внесли немалый.
Современному читателю, весьма теплохладно относящемуся к православной вере, могут показаться несущественными последствия совершенного Паисием и Макарием преступления против России.
В самом деле, рассуждает такой читатель, всё это касается лишь Церкви, а Россия — не только Церковь...
Рассуждение это глубоко ошибочное.
Православная Церковь и культура, Православная Церковь и просвещение были синонимами для человека семнадцатого века.
Безоговорочно осуждая самобытность Русской Православной Церкви, вселенские патриархи объявлялиневежествоми всё русское просвещение, и всю русскую культуру, существовавшую до сей поры.
Опять-таки можно говорить об изъянах русского просвещения (как, впрочем, и о достоинствах его), но безусловно, что приравнивать его к невежеству было нелепостью. Совершенно неверно, будто в России не стремились овладеть полезными знаниями западной культуры. И стремились, и овладевали, хотя это и непросто было. Другое дело, что, осознавая необходимость заведения регулярных училищ, в которых бы велось фундаментальное изучение иностранных языков, весьма осторожно относились к подбору учителей, совершенно справедливо опасаясь, что под видом полезных знаний будут привнесены ими и разрушительные, враждебные русской православной культуре идеи.
