1 Конец света в 1666 году так и не наступил. Московские считальщики на 1669 год его перенесли. Но до тех пор ещё дожить надобно — напасти-то одна за другой валятся...
И вот ведь уже и своего нового патриарха поставили, а приезжие сидели в Москве, никуда не съезжали. И уже и с турками — слава Богу, хоть тут Лигаридий не обманул! — договорились. Не столько и денег отдали, а добыт фирман от султана, позволяющий Макарию и Паисию возвратиться на свои кафедры. Не дорожились турки этими кафедрами. Только теперь не турки, а православные заартачились. Торговаться стали, дескать, и тем Паисий плох, и этим не хорош, если не приплатите к нему, никак невозможно принять... С Константинопольским и Иерусалимским патриархами переписка завязалась. Христом Богом умолял Алексей Михайлович выманить Макария да Паисия из России, своих мошенников да воров полно.
Вон на Волге Стенька Разин этакую дерзость учинил! Караван пограбил разбойник! Начальных людей поубивал, колодников расковал, все припасы и деньги среди казаков своих разделил. Оно, конечно, озорство казачье — дело привычное, но чтоб на царский караван, на патриаршие стяги руку поднять? Нет... Такого ещё не было. Слава Богу, с Волги оттеснили воров. Ушли разинские отряды на Яик...
Надо поскорее и Макария с Паисием сбыть с рук. Уже указано было корабль строить, чтобы без задержки, прямо из Астрахани, патриархов в Персию отвезти, откуда и прибыли они. Дальше пускай сами на кафедры свои возвращаются. Летом 1667 года и заложили корабль. «Орлом» корабль решили назвать...
Видели Паисий и Макарий, что нервничает государь. Жалко государя было... А что поделаешь? Что сейчас не получишь, потом ведь не стребуешь. Уедешь из Москвы, назад-то небось не пустят. Господи, Господи! Хоть бы уж Константинопольский да Иерусалимский патриархи пособили маленько, невозможно ведь жить без кафедров-то...
Спаси Господи, митрополит Газский надоумил, что прошение Константинопольского патриарха заслужить надобно. Шибко большую волю Русская Церковь взяла, у греческих иерархов учиться не хочет. Это дело никак остановить нельзя. Коли уж Никона осудили, надо и её осудить.
Ну, в Русской Церкви порядки навести — дело хорошее. На это Паисий с Макарием согласны были. Сами видели — слишком уж вознеслись москвичи со своим православием. Это ж надо! До того дожили, что греков унией попрекают!
Всю весну не покладая рук патриархи трудились. Газский митрополит составлял определение Собора, а патриархи архиереев здешних подписывать эти бумаги примучивали.
— Пошто хлопочете-то, святители? — пытался утишить вошедших в азарт учителей патриарх Иоасаф. — Осудили уже мы обряды церковные. Всё ладно устроено. Тремя перстами велено крестное знамение творить.
— Вы и Никона от патриаршества отрешали, — отвечал Макарий. — А что вышло? Только верхушку у сорняков удаляете, а их с корнями вырывать надобно. Почитай-ка, святейший, лучше, что мы архимандриту Дионисию написать велели.
Хмурился Иоасаф. Не нравилось ему рвение учителей, но ругаться с ними боялся. Ещё не чувствовал силы. Погодить надо... Вздыхая, листал Дионисиеву книгу.
«Егда согбаем три первыя персты десныя руки, знаменуем, яко веруем и исповедуем во святой Троице едино Божество и едино существо, сиречь: един Бог триипостасный и единосущный, якоже сии трие первии персты десныя руки имеют токмо именование: первый, второй и третий; а который есть болши или менши, не можеши разу мети или сказати... Три перста за Троицу, совокупление перстов ради единицы, сиречь, яко Троица и единица есть Бог... А вы глаголете: совокупити два персты: вторым и третием, а третий наклонен быти мало под вторым... Како дерзаете вы такие хульные слова на Бога глаголати? Како не боитеся, что распадётся земля и поглотит вас, таких еретиков, и пойдёте вы с душою и телом в муку вечную, в негасимый огонь? Ваше знаменование Троицы неподобно и неравно, слепцы вы от беззакония вашего. Ведь один перст болши, а четвёртый менши, а пятый ещё зело менший. Ещё и числа их разны. Первый перст, и четвёртый, и пятый, а непоряду, как у нас, — первый, второй и третий. О, мудрецы злобы! Како не зрите свет истины и блядствуете безместная?!»
Мудро Дионисий Грек писал... Понять ничего невозможно, но сразу видно — великой учёности человек, не то что свои невежи, по простоте навыкшие. Куды тут спорить?
И не спорил патриарх Иоасаф с приезжими учителями. Даже когда, выкорчёвывая сорняки, до Стоглавого Собора добрались, промолчал. Покорно склонил голову, когда огласил Дионисий соборное решение:
«А собор иже бысть при благочестивом великом государе, царе и великом князе Иоанне Васильевиче, от Макария, митрополита Московского, и что писаша... еже писано неразсудно, простотою и невежеством...
И мы, Папа и Патриарх Александрийский и судия вселенский, и Патриарх Антиохийский и всего востока и Патриарх Московский и всея России, и весь освящённый Собор, туюнеправедную и безрассуднуюклятву Макариеву разрешаем и разрушаем...»
Страшно было Рязанскому архиепископу Илариону слова эти слушать. Снова возникло перед ним лицо Аввакума. Протопоп ругался на Никона, что всю Русскую Церковь он неправославной нарёк. Выходит, что прав протопоп? Кого в невежестве и безрассудстве попрекают? Ведь это про святителя Макария, создавшего Великие Четьи Минеи, на которых и возрастала Русская Церковь, говорится!
