А время идет. Наконец замечаю: переходя в набор высоты после снижения, строй фашистов начинает понемногу вытягиваться. Устали, значит, выдыхаются, отстают от ведущего. Еще одно усилие — и мы, разогнав скорость, заходим в боевой порядок вражеских летчиков, начинаем их бить.
Бой разгорается. Удачным маневром захожу в хвост самолета противника, сближаюсь, сейчас открою огонь и вдруг… «мессер» резко бросается влево. Я среагировал в доли секунды. Поняв, что немец выполнил чью-то команду, тоже бросился влево. Правильно сделал: очередь, пущенная в хвост моего самолета, мелькнула мимо кабины.
Переворотом иду в пике — вслед за фашистом, на мгновение теряю его, вновь нахожу, сближаюсь, вот-вот нажму на гашетку… О ужас! Это не немец, это Гаврилин. Серого цвета Як я принял за Ме-109.
Это ошеломило меня, выбило из колеи. Не шутка сбить своего же товарища. Но голову вешать не время, иначе попадешь под огонь…
Бой продолжался пятнадцать-двадцать минут. Непрерывные перегрузки, непрерывная моральная напряженность. Мы измотали вконец и себя, и противника. Но мы оказались сильнее, выносливее. Немцы не выдержали взятого нами темпа, рассыпались, бросились наутек. Последнего настиг Леонов и сбил.
Мы победили, но впечатление после боя было таким, будто бой проиграли. Я чуть было не сбил своего же товарища. И вообще, такие бои вести ни к чему. Они лишь изнуряют, а толку мало. И надо было свернуть, когда я увидел фашистов в самом начале, свернуть и, не теряя их из виду, набрать высоту, запастись скоростью и только тогда ударить.
Мы имели на это моральное право — свернуть. И потому что «мессершмитты» не бомбардировщики, нашим войскам не угрожают, и потому что их восемнадцать, а нас только восемь.
А вывод? Вывод такой: быть осторожнее и не брать в свою группу «серых». Гаврилину надо было дать одну из наших машин. Правда, ресурс моторов нам дорог, но пятьдесят минут полета потеря не очень великая, и мы бы не обеднели.
* * *
Наши войска замкнули кольцо вокруг Будапешта. Воздушные бои идут прямо над городом и западнее, откуда противник подтягивает резервы на помощь окруженной группировке. Мы господствуем в воздухе.
Кишкун-Лацхаза — наш новый аэродром. Он расположен на Дунае, юго-западнее Будапешта, в пяти минутах полета от города.
Над нами проходит группа Ла-5. Это наши соседи. Через три-четыре минуты передают: встретили большую группу вражеских самолетов, нужна помощь. Посылаю Леонова. Опять информация: сбит командир группы Ла-5. Да, видимо, бой разгорелся всерьез, а в группу Леонова я вкрапил одного из «серых» — Каманьяна. Скоро получим еще одну партию новых машин, и я решил понемногу, по одному-два человека, приобщать к группе «Меч», пускать их на задание. Не рано ли?
Слышу: группа вступила в бой. По командам и репликам моего заместителя можно понять, что бой проходит успешно. Оттуда идут отдельные самолеты — истребители и штурмовики. Отбились, оторвались от групп — в воздухе плотная дымка. Неожиданно появляется наш самолет. Бреющим проходит над точкой, сбавляет обороты мотора и… садится. Но уже за границей летного поля, на фюзеляж. Я успел только заметить, что летчик сидит открытый, фонарь с кабины снесло.
Посылаю туда аварийную группу, медицинскую помощь. Проходит десять минут. Жду, беспокоюсь, не ранен ли летчик, не побился ли во время посадки. Смотрю, оттуда идет «санитарка». Подъезжает к капэ… Не зря беспокоился: из кабины выходит лейтенант Каманьян, невредимый, но основательно перепуганный.
— Что там случилось? Рассказывай.
С сильным акцентом южанина, пересыпая русскую речь армянской, летчик рассказывает:
— Понимаешь, командир, иду, смотрю, вижу: противник. Да? Потом смотрю, нет противника. Да? И командира нет. Вперед смотрю — не вижу, назад смотрю… — Схватившись за голову, округлив огромные, цвета темного бархата глаза, Каманьян говорит: — Назад повернулся, а ко мне в кабину «своим мордом» «Фокке-Вульф» смотрит. Что делать? Посмотрел еще раз, а он стреляет. Смотрю, кабина у меня нет.
Непостижимо уму, как он остался живым. С кабины снесло фонарь, козырек, разбило прицел. Снаряды буквально вились вокруг головы Каманья-на. Он так растерялся, что не увидел свой аэродром, хоть и над ним проходил, а когда увидел, сел прямо перед собой, в поле. У него не хватило выдержки развернуться, зайти на посадку, сесть как положено. Короче, сделать то, что в обычных условиях делает летчик почти машинально, автоматически, в силу выработавшейся привычки.
И смешно мне слушать рассказ Каманьяна, и зло берет. Так непростительно ошибиться! Человека чуть не погубил. Подорвал авторитет группы «Меч» — немец расскажет, как он легко расправился с летчиком особой авиагруппы. «Авантюризм чистейшей воды допустил ты, дорогой Антон Дмитриевич, — ругаю я сам себя, — непростительно. Три с половиной года полком командуешь, пора бы уже научиться…»
* * *
Кончилось наше блаженство: после аэродрома Кишкун-Лацхаза мы оказались на небольшой, окруженной домами площадке — Будапештском ипподроме. На старом аэродроме хоть и не было рулежных дорожек, зато была настоящая взлетно-посадочная полоса шириной в шестьдесят метров (она казалась нам очень узкой). Здесь же ширина полосы в два раза меньше, но грязи на ней — по колено.
Вчера, 5 декабря 1944 года, на старом аэродроме я отметил свой день рождения — тридцать лет. Ординарец привез со склада крепкий, ароматный ликер, летчики поздравили меня, а Коля Леонов провозгласил тост: «За здоровье командира!»
Тост очень короткий, но емкий, содержательный, потому что здоровье для летчика — это самое главное. Мы закусили, я предложил налить еще по одной чарке и выпить за нашу победу. Летчики трижды прокричали «Ура!», механик растянул аккордеон, пробежался по клавишам, а Коля Кнут сплясал «Барыню». На этом торжественный ужин закончился — надо было идти отдыхать, готовиться к бою.
Бой кипит прямо над Будапештом и особенно над Эстергомом, где наши войска, форсировав Грон, рвутся в направлении Вены — столицы Австрии, еще одного сателлита фашистской Германии.
Вчера командир эскадрильи Петр Савченко возвратился с тылового аэродрома во главе десяти совсем еще новеньких самолетов Як-3, а сейчас ушел на боевое задание во главе десяти экипажей. Жду, когда возвратятся, хочу послушать мнение летчиков о новой машине. По радио слышал — бой провели удачно, победно, поэтому иду не волнуясь. Вот и они пришли в плотном строю, как на параде. И это меня беспокоит, настораживает: упоенные удачей летчики могут расслабиться, потерять бдительность, что на фронте недопустимо. После посадки собрались у самолета ведущего.
— Как дела? — спрашиваю. — Что делали? Что видели?
— Задание выполнили, — отвечает Савченко, — сбили два «фокке-вульфа», сорвали бомбоудар по нашим войскам, «фоккера» ушли в направлении Вены.
Сначала сказал: «Ушли», а потом поправился: «Сбежали». Получилось немного пренебрежительно, и это насторожило меня еще больше. Летчики восторгаются новой машиной, ее скоростью, маневренностью. «Поздно получили», — сожалеет один. «Вот бы подрались! Вот бы погоняли фашистов!» — восклицает другой.
