Он вздохнул, отпил воды, пожевал губами… Таким маршалы видели его впервые.
— Товарищ Жюков… вам слово.
Собранный, волевой, всегда углубленно важный, Жуков поднялся и начал докладывать: столько-то войск, такая-то артиллерия, авиация… Говорил четко, уверенно, кратко, но Сталин остановил его движением руки:
— Я не об этом спросыл вас… Это нам и так понятно. Нам нужьно… КАК… — Сталин выделил это слово, — добится побэды и понэсти наимэнщие… потэри…
Маршалы переглянулись. Члены Политбюро одобрительно кивали.
Слово попросил Рокоссовский.
— Я скромно полагаю, — сказал он, — что войск, сосредоточенных для удара по Берлину, более чем достаточно. Возможно, справился бы и один фронт. Поскольку мои войска здесь задействованы лишь косвенно (он командовал 2-м Белорусским фронтом), я хотел бы предложить перед наступлением предпринять еще и психическую атаку на противника. Немцы измотаны, и потому есть смысл их напугать. Надо всюду листовками, по радио и другими средствами распространить слух, что против них будет применено новое оружие. Далее, надо сосредоточить на главных ударах всю возможную осветительную технику и после первого артналета включить ее всю плюс всю возможную акустическую технику: сирены, воющие бомбы, ракеты, радиоусилители.
Он посмотрел на недовольно поджавшего губы Конева, на снисходительно слушающего Жукова.
— Как вы… считаэтэ? — спросил Сталин.
— Можно попробовать… Вряд ли много даст…
— Похоже на авантюру…
Но Сталин возразил:
— Все это сдэлат надо! Это сократит нащи потэри! В дополнение… прэдлагаю… Нанэсты артыллерыйскые и авиационные удары ТРИЖДЫ! Это будэт большая трата боеприпасов, но и даст наибольший подавляющий эффект. А далще, отутюжив их оборону авиацией, пустыть на минных полях на участках прорыва спэрва пустые танки, бэз экипажей, можьно устарэлыэ, побитые, сохранившие ходовую часть, гдэ-то, я читал, для этой цели используют самоходные макэты танков. Сэгодня нам нэ так важьна тэхныка… как важны человэческиэ жизни…
Мой прыказ: взять Берлин к 1 мая… Остается… Надо порадовать победой наш народ.
План доработать в Гэнщтабэ… Доложить… Наступлэниэ… ориэнтировочно… апрэль. Прэдупрэждат об абсолютной сэкрэтносты нэ буду. Точную дату получитэ за тры дня. ВСО!
О, как много, много, много значило это ЕГО завершающее СЛОВО!
* * *
На позиции двух главных фронтов: 1-го Украинского и 1-го Белорусского — прибыли сотни старых, битых, но сохранивших ходовую часть танков, были и макеты (об этом нигде не написано, об этом тоже умолчали «объективные» историки). Под Берлин прибыли новые, «ящичные» ракеты, новые реактивные установки, новые танки «Иосиф Сталин» и такие же самоходки, новой взрывчаткой были оснащены тысячи тонн снарядов и бомб, рассчитанных на миллионное применение, — многие эшелоны взрывчатых веществ, выпущенных затем по обороне Берлина. Это был эффект уже атомного по своей мощи удара!
И вызывает удивление не то, что Берлин был взят и пал фактически 1 МАЯ. А то, что обреченные немцы еще две недели пытались вести оборонительную борьбу.
Берлин пал. И не одно, а несколько знамен Победы было поднято над остовом разбомбленного рейхстага. Берлин пал. И победа эта была куда менее кровавой, чем Сталинград, Курская и другие битвы Великой войны. И об этом странно умалчивают до сих пор военные историки. Переворачивая горы мемуарной литературы о войне, автор горько убедился в том, как мало там крупиц правды, как много то благостной лжи, то сознательных и пошлых передержек. Не избежал их, к сожалению, даже известный «трехзвездный» генерал, написавший четырехтомную эпопею о Сталине.
Берлин пал, и первого, а не девятого мая фактически кончилась Отечественная война. В ней без всяких оговорок победила русская, советская, российская армия, ведомая человеком, вероятно, вложившим в победу все свои физические и психические силы, — недаром же Сталина в 45-м постиг первый еще не слишком сильный удар. Как бы ни оценивать Сталина, но не видится иная фигура того времени, равная этой. Задним числом легко обвинять, задним числом ахти как мудро рассчитывать, задним числом легко лить злые слюни.
Американским, английским, французским матерям надо было всем молиться за Россию и даже за Сталина. Молиться бы надо и русским матерям за столь мощную краткую Берлинскую победу.
* * *
Дымом и смрадом изошла война. И воцарилось отрезвляющее, неслыханное, невиданное МОЛЧАНИЕ. Кончилось злое колдовство. И только плач, плач и плач еще долго был над Землей.
И лишь спустя годы, пережив и отстрадав то чугунное и пасмурное время, начинаешь понимать, что человечество временами легко впадает в безумие и что ведет в это безумие шизоидный бред маньяков, мечтающих покорить мир, заставить всех жить по бредовой воле свихнувшегося утописта, коль не просто бандита, забывшего, что Бог есть! И заповеди нерушимы. И думается: неужели в новом тысячелетии на пластах человеческой глупости и толщах погибших тел опять взойдут эти лукавые и смердящие сморчки с указующим перстом?
Ах, куда, куда несешься ты, нет, не Русь и не Америка, — человеческая река на лакированных конях? И не обрыв ли уже чудится-близится, где равный конец и Рокфеллеру, и наемному киллеру, и бичу во вшивой бороде, и блуднице, разверзающей перламутровую раковину под низкий стон неуемного наслаждения…
«Мы не рабы». «Рабы не мы»… А вся история говорит обратное. Ответьте, мудрые! Но мудрые молчат, мудрые не ищут власти, не имут Ея и никому не сулят несбыточных миражей. На то они и Мудрые, и — чудаки.
Глава девятнадцатая
«И УВРАЧУЙ РАНЫ ДУШИ МОЕЯ…»
И тогда Шахрияр овладел Шахразадой, а потом они стали беседовать.
Из арабских сказок С врачами Сталин стал встречаться сразу, как избрали Генеральным секретарем и ему пришлось организовывать лечение Старика. Русских врачей к Ленину не подпускали. Старик не доверял им совершенно, и волей-неволей надо было приглашать врачей-немцев, с которыми Старик и Крупская объяснялись свободно. А Сталину приходилось вызывать переводчика и, значит, беседовать с врачами в присутствии третьих лиц. Старик же скрывал свои болезни, и врачей, по-видимому, просили не распространяться о них, поэтому объяснялись они уклончиво, и Сталина это раздражало. Часто ему отводилась в беседах роль как бы глухонемого. Когда Ильича постиг предпоследний удар, с врачами объяснялась только Крупская. Она и объявила о приказе Ленина дать ему цианистый калий. Сталин ответил на это категорическим отказом — понимал, что это ловушка, за которую неизбежно платятся головой.
Крупскую же он ненавидел. Она и в самом деле была отвратительна: вспыльчивая, пучеглазая, неряшливая, одетая всегда во что-нибудь мятое, грязное — вот к чему привела ее жизнь с Антихристом. Сталина и сама она едва терпела, и есть предположение: именно Крупская настаивала на его, Сталина, удалении с должности и из Кремля, а кандидатом (тайным) на его пост назывался Бухарин, в последние дни Ленина не вылезавший из Горок.
