Кроме того, весьма показательно, что предание, относящееся к изначальному периоду новгородской истории, указывает на связь дерева именно с женским началом. Иоакимовская летопись рассказывает, что у новгородского старейшины Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья его все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Поскольку вопрос о наследнике очень тревожил Гостомысла, неудивительно, что однажды он увидел на эту тему вещий сон: «Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева среднеи дочери его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь вес град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: «От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его». И все радовахуся о сем…»770 Как уже давно установили исследователи мифологии, число семь соотносится с понятием мирового древа, описывая устройство вселенной в базовых соотношениях: уже упоминавшееся выше троичное ее деление по вертикали и четырехчастное деление по горизонтали (четыре стороны света). Как видим, с трехчастным делением по вертикали соотносятся дочери Гостомысла, и именно из чрева его средней дочери произрастает чудесное плодоносящее дерево. Таким образом, мы видим, что в новгородской традиции, отразившей древнейший период в истории этого города, дерево устойчиво соотносится именно с женским началом. Выше уже было показано, что дерево вполне могло быть образом женского божества. О том, что эта черта была свойственна и Мокоши, притом в весьма архаичный период, свидетельствуют и данные сравнительного языкознания: авест. maekantis – «сок деревьев» не только соотносится с именем этой богини771, но и отсылает нас в первую очередь к образу березы, о целебных свойствах сока которой люди знали очень давно. Однако именно на березе спасалась от черта Параскева Пятница в рассмотренной выше легенде, происходящей с новгородской территории. Интересно отметить, что ближайшую этимологическую параллель авестийскому термину исследователи находят не в восточно-, а в западнославянских языках: «В первую очередь здесь следует указать на верхнелужицкое mokance «мокрядь» (при существующем mok «жидкость; щелочный раствор»). Это слово практически идеально могло бы по звуковому облику, по форме и по семантике соответствовать авест. maekantis…»772
Следует также отметить еще одну немаловажную деталь: сама кончанская организация была свойственна западным славянам, а на территории Руси в основном лишь тем областям, которые находились с ними в контакте: «Между прочим, кончанские организации также восходят, как предположил А.В. Арциховский, к балтийским славянам, у которых имелись общественные здания контины – центры отдельных частей города. Концы прослеживаются и в Пскове, Руссе, Ладоге, Кореле, Ростове, Смоленске, однако сомнительно, чтобы они были и в других городах древней Руси»773. Весьма показательно, что анализ новгородской иконописи привел А.И. Яковлеву к выводу о том, что в данной традиции София имела и космогоническое значение: ««Слава» Софии простирается на небесах и на земле, ее положение промежуточное, оно соединяет земное с небесным»774. Мы видим, что в своей «древесной» ипостаси языческая богиня действительно соединяла верх и низ, земное и небесное, т. е. осуществляла именно ту функцию, которая в «двоеверный» период была впоследствии перенесена на христианскую Софию.
Олицетворяя собой вселенную, эта богиня, которую в случае с Новгородом мы со значительной степенью вероятности можем отождествить с Мокошью, являлась одновременно в какой-то степени и олицетворением созданной городской общины. Показательно, что в одном духовном стихе Пятница является убогому в пустыне и велит ему передать людям требования, относящиеся именно к миру и согласию в обществе:
Скажи-ка добрым людям:Друг друга бы любили,Брат бы брата почиталиИ матерным словом не бранились775.
Еще одним косвенным подтверждением данной реконструкции является связь прядения, одной из наиболее значительных функций этой богини, со славянским социальным устройством, зафиксированная в языке: «Прядется не только нить, вервь и жизнь, но также составляется человеческий коллектив, община, в которой все спрядено одной нитью. Русская вервь как обозначение веревки, т. е. чего-то спряденного и ссученного, и общины реализует именно этот образ…»776 Следует только отметить, что образ общины как подобия мирового древа, отраженного в названия трех концов первоначального Новгорода, является более древним по сравнению с восприятием общины в види веревки-верви. Для патриархального сознания неразрывное единство бога-прародителя и порожденного им народа было исследовано нами на примере Дажьбога777. Однако очевидно, что для матриархального сознания место бога-отца занимала богиня-мать. Следует отметить, что описанная идея не является чем-то необычным для славянской традиции. В польском городе Щецине почитался бог Триглав, по поводу которого А. Гильфердинг высказал достаточно обоснованное предположение, что это просто другое имя того же Святовита. Сами западные славяне так объясняли внешний вид своего божества: «Они (три главы) означают, что наш бог управляет тремя царствами: небесным, земным и преисподнею»778. Как видим, Триглав символизировал собой троичное деление вселенной по вертикали. Весьма показательно, что сам город Щецин располагался на трех горах, из которых средняя и самая высокая была посвящена этому языческому богу. Интересно отметить, что когда в XII в. немецкие миссионеры уничтожили капище, одна вдова спрятала золотое изображение Триглава в дупле огромного ствола дерева, причем, согласно «Житию Отгона» Эббона, оно было «так усердно и прочно вбитое в дерево, что никак нельзя было его ни вытащить, ни хотя бы сдвинуть с места». Восточнославянский Збручский идол точно также изображал собой данное триединство в составе космического тела Первобога. Весьма показательно, что Триглав почитался в городской общине, а Збручский идол наглядно показывал, что люди являются неотъемлемой частью космического божества – мысль, отраженная и в русском духовном стихе о «Голубиной книге». Эти примеры показывают укорененность образа объемлющего три сферы мироздания божества, включающего в свое вселенское тело и мир людей, в славянской традиции. В индоевропейской мифологии мы видим пример подобного единения на примере ведийской матери богов Адити, о которой гимн говорит так:
Адити – небо, Адити – воздушное пространство,Адити – мать, она – отец, она – сын,Все-Боги – Адити, Адити – пять родов (людей),Адити – то, что рождено, Адити – то, что должнородиться.
(РВ I, 89, 10)Параллель с ведийской традицией окажется еще более явной, если мы вспомним, что лоно богини речи Вач находится в водах, а корень нер-, от которого было образовано название Неревского конца, семантическим связан не только с низом, но и с водой. Следует также отметить, что весьма похожее представление о власти в различных сферах именно женского персонажа встречается нам и в польской традиции. Рассказывая о победе Ванды, дочери первого польского правителя Крака над королем алеманов, автор «Великой хроники» отмечает, что последний, устрашенный ее могуществом, покончил жизнь со словами: «Пусть Ванда повелевает морем, пусть землей, пусть воздухом…»779 Понятно, что вся эта история является вымыслом средневекового автора, однако в этих словах, возможно, отразились древние западнославянские представления о власти некого женского божества над тремя сферами мироздания по вертикали. Весьма показательно, что в качестве первой стихии, владычество над которой король алеманов признавал за Вандой, выступает именно море, а не земля, что роднит польскую традицию с новгородской, в которой название Неревского конца также указывает на водную стихию.
