Набравшись храбрости, я прикоснулась к животу. Он был перебинтован внизу — значит, случилось что-то ужасное, а я всё проспала. И, несмотря на то что живот еще не опал, я знала, что ребенка больше нет.
Всё, что было потом, происходило словно во сне. У меня текли слезы, заливаясь в уши, словно теплая кровь. Потом вошла медсестра в свежем накрахмаленном халате и, жизнерадостно улыбаясь, говорила что-то о том, что я наконец проснулась. Иногда из горла вырывался помимо моей воли крик — как струя из бездонного фонтана из сказок Пиши, которые она нам рассказывала, когда я была еще совсем маленькой, и не понимала, что жизнь может быть страшнее любой сказки. Иногда кто-то укладывал меня обратно на кровать, в кожу впивалась игла, а в кровь проникала обжигающая жидкость успокоительного.
И вот я увидела Сунила, который сидел рядом, гладя меня по голове, и повторял, чтобы я была сильной.
— Скажи мне, — потребовала я скрипучим и хриплым голосом, чувствуя, как внутри меня поднимается бессильная ярость. Сунил молчал, и я, собрав все свои силы, схватила его руку и впилась в нее ногтями. Мне хотелось сделать ему больно, хотелось, чтобы он испытал хотя бы сотую долю моей боли. — Расскажи мне всё.
Сунил рассказал, что меня привезли с сильным кровотечением в больницу, где сразу отправили в операционную и сделали кесарево сечение. Но к тому времени сердце нашего сына уже перестало биться.
— Я хочу его видеть, — прошептала я. Но Сунил лишь покачал головой. Я поняла, что тела моего малыша уже нет. Да и доктор в любом случае был категорически против того, чтобы я его увидела. Самым лучшим для меня было постараться забыть о произошедшем как можно скорее, стереть всё из памяти, словно этого ребенка не было вовсе.
Непроходимая мужская тупость. Я носила в себе этого ребенка шесть месяцев. Я разговаривала с ним каждый день с того самого момента, как узнала, что я беременна. Я чувствовала его толчки, как вспышки звезды, направлявшей меня и придававшей силы. Через свою тонкую кожу я касалась изгиба его головы. Ничто не могло смягчить рвущей сердце правды, о том, чем он был для меня.
Я пыталась возражать Сунилу, но язык не слушался меня из-за успокоительного средства, а по глазам мужа я видела, что он уже всё решил.
Мне было тяжело говорить — губы онемели, стали словно деревянными. Но я хотела узнать еще кое-что, прежде чем провалюсь в сон.
— Как он выглядел? — спросила я, едва ворочая языком. Я говорила так невнятно, что Сунил мог не понять вопроса. Но он понял.
— Он был очень красивым, с крошечными ручками, похожими на морских звезд. — Его взгляд стал каким-то далеким. Меня тронула до глубины души нежность в голосе Сунила, никогда не отличавшегося поэтичностью. — Что-то случилось с пуповиной, и кислород перестал поступать. Наш сын был синим, как маленький Кришна.
Я была потрясена его словами. Но он сказал правильно. Закрыв глаза, я могла увидеть своего малыша со светящейся голубоватой кожей.
— Он был таким красивым, — повторил Сунил.
Необыкновенная горечь в его голосе заставила меня приподнять веки. Его лицо светилось от гнева, словно грозовое облако.
И тут я поняла, что ошибалась: сердце отца страдало не меньше, чем сердце матери, просто по-другому.
— Это я убила своего малыша.
Не знаю, произнесла я эту фразу вслух или просто так подумала. И в ту же секунду раскаленные металлические бинты сдавили мне горло. Но по внезапному глубокому молчанию Сунила я поняла, что он услышал меня.
— Не говори глупостей, Анджу, — произнес он после долгой тишины.
Сколько обвинения было в этой огромной тишине. Я повернула голову к больничной подушке, пахнущей лекарствами, и крепко-крепко закрыла глаза.
Я больше не хотела открывать их никогда.
39
Судха
Все скрывали новость, так как боялись за меня, но я поняла — что-то было не так. Я буквально чувствовала запах тревоги, появившийся в воздухе нашей квартиры, ставшем вдруг холодным, несмотря на сверкающее за окнами апрельское солнце — холодным и тяжелым от запаха белых хризантем, хотя сейчас был совсем не сезон для этих цветов. Белых хризантем, которыми усыпают тела на похоронах. Несколько раз я просыпалась ночью, и мне казалось, что я слышу всхлипывания в комнате Гури-ма. Когда я приходила к ней, она спала, укрывшись с головой покрывалом, но слишком уж тихо она лежала, а когда я позвала ее, она не отозвалась. Кроме того, уже больше месяца я не получала писем от Анджу.
— Наверное, у нее много дел, а может, просто нет настроения, ты ведь знаешь, как это бывает у беременных женщин, — успокаивала меня Пиши, когда я поделилась с ней своими опасениями. — Сейчас ты должна хорошо есть, побольше отдыхать и делать упражнения, а самое главное — не волноваться.
— Может, нам стоит хотя бы позвонить?
— Вообще, Сунил звонил на днях, когда ты была на утренней прогулке.
— Но почему вы мне ничего не сказали? — спросила я раздраженно.
Пиши со вздохом ответила:
— Я старею — вот и стала забывать какие-то вещи.
В эту секунду она действительно показалась мне очень старой и уставшей. Под глазами у нее появились темно-синие мешки. Может, ее снова стал мучить артрит, не давая ей спать по ночам?
— В любом случае у Сунила и Анджу всё в порядке, так что не беспокойся за них.
Я внимательно вглядывалась в ее лицо. У нее действительно покраснели веки, или мне просто казалось? Но Пиши, тут же отведя взгляд, повернулась и ушла в ванную.
* * *
Прошла еще одна неделя, а письма от Анджу всё не было. И тогда я решила позвонить ей. Я позвонила, как обычно, утром, когда в Америке был вечер. К этому времени Анджу всегда возвращалась домой и готовила, ворча, ужин. Но в этот раз никто не брал трубку, и, несмотря на то что я оставила сообщение, она так и не перезвонила мне.
— Странно, — сказала я мамам спустя пару дней после звонка. — Я уверена, что Анджу перезвонила бы мне, ведь я очень редко звоню ей. Она бы поняла, что случилось что-то важное.
— Может, они взяли отпуск и уехали куда-нибудь, — предположила мама.
Но я не могла успокоиться. Я решила позвонить еще раз, когда дома у нас никого не будет.
В последнее время мамы почему-то с большой неохотой оставляли меня одну дома, поэтому мне пришлось дождаться дня, когда мы ходили в храм. И, когда мы уже собрались выходить, я сказала, что устала.
— Пойдем, это не так уж далеко, — настаивала мама. — Нельзя, собравшись в храм, говорить, что ты передумала. Это может принести неудачу.
— Мы можем взять такси, — сказала Гури-ма.
Я, громко зевнув, ответила:
— Нет, мне правда нужно поспать.
— Давай я останусь с тобой, — предложила Пиши.
