Книга Каиново колено - Василий Дворцов

Бетонка с равномерными похлопываниями шин кончилась. Вновь зашуршала укатанная и, не смотря на заморозки, обильно пылящая галька. Бетонка, это запасная посадочная авиаполоса. На случай войны. Предполагаемой, но непредвиденной. А чего нам с Китаем воевать? Они нас и так уже берут. Это в Москве не заметно. А тут, мильоны нас… За поворотом десяток, по крыши заросших ржавым с чёрными осыпавшимися шишками хмелем, серых брусовых домиков назывался… инка… Первые буквы были густо прострелены картечью или нулёвкой. Володя окончательно сбросил газ и свернул к крайнему, удлинённому на двух хозяев, дому. Одна половина явно и давно пустовала, даже стёкол за досками в забитых окнах не осталось, а в другой, большей, все признаки жизни были налицо. И дым, и отворённые двери, и крик малыша из-за забора. Машина скользнула к самым воротам, оставляя темно-синий след на мокрой от ледяной росы розовой траве. Они подождали, пока разбегутся пёстрые курицы. Старая искривлённая лиственница, голым скелетом нависшая из-за аккуратно переломанного палисадника, осыпала всё вокруг лимонно жёлтыми мягкими хвоинками. А в сиреневой тени дома высокая жёсткая трава сверкала стеклярусом инея. Из-под прикопанной в землю мятой бочки пучеглазо выглядывал испуганный рыжий котёнок.

— Кис-кис-кис!.. Володя хрустко потягивался, закинув сцепленные ладони на затылок. Изо рта шёл пар. Котёнок как можно страшнее выгнул худенькую спинку и зашипел. Тоже с паром. Наверно, минус пять, не меньше.

Сергей скорее почувствовал, чем увидел, как из черноты дверного проёма на них тускло смотрела глубоко замотанная в когда-то белый полупуховый платок старуха.

— И чё?.. она вышла в свет, худая, широкоплечая, в новенькой синей телогрейке и бледно-зелёном застиранном хэбэшном платье до колен. Вы к Люське? Так кончилась.

— Нет, мы просто поесть-попить. Уж водица-то хоть найдётся?.. Гена засмеялся, и котёнок бросился наутёк.

Старуха на него даже не посмотрела. Он просто впилась своими выцветшими маленькими глазками в Сергея и буквально прощупывала его коросту, тупо бросая реплики Геннадию:

— Нету Люськи. Могите забыть.

Сергею от её взгляда словно паутина на лицо налипла. Он даже чуток отступил за спину Гены. А тот тоже вдруг вспылил:

— Тётя Фель!.. Да на кой нам твоя Люська? Сифилис хватать? С триппером в придачу. Чё гонишь? Не первый же раз на трассе, знаем с кем можно, а кого подальше на скорости обойти. Ты лучше попои свеженьким и покорми… Аль до сих пор не узнала?

Но тётя Феля упорно смотрела только на новичка. Они уже аккуратно отворили и затворили калитку, прошли через захламлённый разбросанными запчастями от сеялки, конных граблей, косилки, и ободьями странных огромных колёс двор, встали перед крутым, когда-то жёлто окрашенным крыльцом. Тётя Феля, наконец, отстала от Сергея.

— А то. Генка-пенка! Щас, чай поставлю. И пироги, поди, будешь? Ныне с грибами.

— А до пирогов нам по четыре позы. Это, Серёг, не пугайся, это здесь, на Востоке, так манты называются. По-китайски позы…

— Тебе как всегда на крыльце, или, может, в избу войдёшь?

— Лучше на крыльце. Воздух чище.

— Как знаешь. Старуха, не оборачиваясь, отступила в густую тень сеней, и там, в темноте, густо скрипнула петлями. Колька, ты чё? Тащи масло шустрее!

Гена всё потягивался, планомерно похрустывая суставами. А Сергей, тоже разминая затёкшие ноги, раза два обошёл вокруг двора. Покачивало и пощипывало. После двадцати часов трассы, при любом прищуре на тебя сразу наезжает серая рябая лента, и слегка подташнивает. Это для пассажира, а каково после руля?

— У неё тут знаменитая проститутка жила. С прибабахами правда: почти голая круглый год ходила, даже в мороз. Тётя Феля её после зоны приютила. Сама-то она перегонщиков прикармливает. Малый, так сказать, бизнес. А Люська дальнобойщиков ублажала. Только совсем потом опустилась. Да что там потом.? За два года сгорела, наркота. Жаль, красивая деваха была. А вообще у тёти Фели постоянно кто-то приживает. То инвалид, то сирота. Вот и сейчас чьего-то парнишку кормит. А родители сидят.

Он всё делал полупоклоны вправо и влево, крутил головой, мелко подпрыгивал. Красные шуршащие его шаровары явно пугали, но и не отпускали перебежавшего под крыльцо котёнка, а Геннадий уже склонился и лазил пальцем в разобранному тракторному мосту:

— Это кто у неё тут ковыряется? Неужто восстановить хочет? Кто ж такой оптимист? Ну-ну. А я почему на холодке поесть предлагаю?.. чтоб не разморило, да и вонища в хате жуткая. Там и кухня, и стайка. Тётя Феля ведь почти тридцать лет по зонам и лагерям оттянула. С двадцать пятого начала, да потом только добавляли и добавляли. Впрочем, тут, на Востоке, это не редкость.

Позы, они же манты, оказались нежно жирными, обалденно пахнущими луком и красным перцем, каждый величиной почти с кулак. Сергей, правда, не так ловко, как Гена, прокусывая небольшую дырочку, продувал внутренний жар и звонко высасывал начинку из фарша и капусты, но и не особо отставал в количестве. Потом они пили крепко приправленный баданом и лимонником чай с крохотными жестковатыми пирожками. И Гена вдруг выпалил:

— Тётя Феля, расскажи Сергею про себя. Ну, про жизнь, про судьбу.

— А зачем? Затем ему моя судьба?

— Ему нужно. Как горчичник. А то он сейчас на свою жизнь озлобился, неудачником вот себя считает.

Сергей протестующе взмахнул вилкой, но осёкся об остроту встречного старушечьего взгляда.

— Озлобился? Такой молодой и красивый? Даром, что поцарапанный.

Тётя Феля удобно упёрлась спиной в когда-то крашенный брус стены. Прищурившись в холодное небо, неспешно вытянула пачку. Беломора… Выбив папироску, также неспешно прикурила от зелёной прозрачной зажигалки.

— В сорок девятом году, мне тогда было шестнадцать, я была осуждена как предатель Родины и участник фашистской банды. У меня четыре брата бендеровцами были. И батька тоже вроде как противник Советской власти числился. А всё ж как цепочка: колечко за колечком тянется. То есть, когда в тридцать девятом Западную Украину от Польши присоединили, нашего отца арестовали и в Ужгороде в тюрьме почти год держали. Конечно, что греха таить, он действительно контрабандой промышлял. Но у нас тогда все через границу товар носили. А когда немцы напали, то коммунисты, отступая, батьку вместе с другими заключёнными расстреляли. Скопом. Поэтому братовьёв не трудно было в лес заманить.

Я им в лет еду носила. И брала постирать бельё на дом. А когда младший наш, Андрейко, на мине подорвался, мы его в хату с мамой притащили. Особо даже не прятались, он всё одно умирал: слишком много крови было потеряно. Вот кто-то из соседей и доложил…

Я по малолетству получила двадцать лет. Суд был в Ужгороде, наверное, в то же тюрьме, где и батю убивали. Оттуда по этапу во Владимир. Во Владимире долго была, особый рассказ, чего там в тюремной камере насмотрелась. А потом железной дорогой до Владивостока отправили. Три месяца в скотских вагонах. Какоё там топить, снег вместо воды, а то и еды был. Зима наступила, а Сибирь-то длинная. Понятно, что доехала половина списочного состава. Все, кто послабее, замёрзли. Из Владика нас до Магадана пароходом повезли. Какое там море! Везли в трюмах, а оно, Охотское, без волн ни зимой, ни летом не бывает. Моряков среди нас не было, тошнило всех. Пока дошли, вот так, до половины голеней в блевотине и сранье стояли. А на корме в этом трупы плюхались. Так я в первый раз море увидала! И в последний.