— Короче говоря, я просматривал список учащихся, которые собираются поступать в колледж, и не увидел вашего имени.
— Да.
— Вы не подали заявления.
Линда отстегивает заколку для волос, потом снова возвращает ее на место.
— Нет.
— Могу я спросить почему?
Она проводит пальцем по бежевому пластмассовому покрытию стола.
— Не знаю, — говорит она.
— У вас огромный потенциал. — Он по-прежнему тычет соломинкой в свой кофе. — Вы очень ясно формулируете предложения. Ваши письменные работы логичны. Стоит ли говорить, что это достаточно редкое явление в сочинениях учащихся?
Она улыбается.
— Можно задать личный вопрос?
Линда кивает.
— Причины финансовые?
Она все подсчитала: даже со всеми деньгами от чаевых ей не осилить плату за учебу, а она откладывала не все свои заработки. Плата за обучение, жилье и питание составляет три с половиной тысячи долларов. И это только в первый год.
— В основном да.
Линда не объясняет, в чем настоящая причина: ей трудно себе представить, как сказать об этом тете, которая решит, что это очередная попытка Линды быть лучше ее, лучше двоюродных братьев и сестер.
— Вы знаете, что существуют стипендии.
Она молчит.
— Сейчас только конец января, — продолжает он. — Вероятно, уже поздно для официальной подачи заявления, но я знаком с некоторыми людьми, как и мистер Хэнсон. Мы кое-куда позвоним. В этом я могу вам помочь.
Линда, смущенная, смотрит на Донни Т. А он подает заявление в колледж? Станет ли он вором, игроком, банкиром? Она не знает даже, куда подал заявление Томас. Она наложила на эту тему табу.
— Дома все в порядке? — спрашивает мистер К.
Дома все просто отлично, думает она.
— Сделайте мне одолжение, хорошо? — просит он. — Пообещайте, что зайдете в мой кабинет и посмотрите каталоги некоторых колледжей, которые у меня есть. Вы знаете про Тафте? Бостонский университет?
Она кивает.
Он замечает крест.
— Бостонский колледж[75]? — спрашивает он. — Католический колледж.
Линда снова кивает, не видя, почему бы не согласиться.
— Сегодня днем? Вы свободны на восьмом уроке?
— Да.
— Хорошо. Так и сделаем.
— Ладно.
Он выбирается из-за стола.
— Что у вас в этом семестре? Двадцатый век?
— Да.
— «Из сна своей матери я впал в Состояние / И горбился в его чреве, пока не замерз мой мокрый мех».
Линда улыбается.
— Рэндалл Джаррелл, — говорит она.
Она садится в автобус, который останавливается сразу за стоянкой для учеников. Водитель прищуривается, когда она входит.
— Я плохо себя чувствую, — объясняет она. — Я не прогуливаю.
Она едет по Мэйн-стрит, на Спринг, на Фицпатрик, на Нантаскет-авеню, думая, что, возможно, успеет сделать это и вернуться вовремя на встречу с мистером К. Она знает, что если будет думать о том, что собирается сделать, то потеряет самообладание, и потому не думает.
Вокруг нее весь мир тает. Искрится, течет и ломается, сбрасывает огромные глыбы льда с крыш, ледяные веревки — с телефонных столбов, фантастические сосульки — из водостоков. В автобусе слишком жарко, и она распахивает пальто. До восьмого урока у нее еще два занятия, и ей придется придумать уважительную причину своего отсутствия. Возможно, она сошлется на мистера К.
Линда выходит на остановке возле церкви Святой Анны. Дом пастора — рядом с церковью. Если бы не ощущение срочности, она бы повернулась и возвратилась в школу. Линда заставляет себя идти вперед, хотя понимает, что ее просьба может быть встречена с насмешкой. Это самый мужественный поступок, который она совершает с тех пор, как прыгнула в океан.
Она поднимается по каменной лестнице и стучит в тяжелую деревянную дверь.
Ей отвечает молодой священник. Линда видела его раньше, со скамьи в церкви, но сейчас, вблизи, замечает, что он похож на Эдди Гэррити. Его воротничок сдвинут в сторону, в руке у него салфетка.
— Вы можете выслушать мою исповедь? — спрашивает она.
Священник удивлен.
— Исповеди выслушивают в субботу днем, — говорит он беззлобно. Быть может, он двоюродный брат Эдди — у него такие же золотистые волосы и тощая фигура. Добродетельный двоюродный брат. — А сегодня не суббота, — напоминает он.
— Я знаю, — говорит Линда, — но я должна сделать это сейчас.
— Сейчас я обедаю, — произносит он.
— Простите. — Линда готова уйти. Вероятно, это грех — желать большего, чем имеешь право. — Я подожду, — просит она.
Молодой священник медленно подносит салфетку к губам.
— Входи, — приглашает он.
Она вступает в обшитый панелями темный коридор, где единственным источником света служит электрический канделябр. Из дальней комнаты слышится позвякивание столовых приборов. Кто-то разговаривает.
— Тебе не надо сейчас быть в школе? — удивляется священник.
— Надо, — отвечает она.
— В школе будут беспокоиться?
— Нет.
— Ты в каком классе?
— В выпускном.
— Если мы это сделаем, ты вернешься в школу?
— Вернусь.
— Я не буду спрашивать, как тебя зовут.
— Да. Спасибо.
— Следуй за мной.
Она идет за молодым священником из коридора в маленькую приемную. Если бы не кресты, это помещение напоминало бы комнату, где монарх принимает иностранного сановника. Два кресла, стоящих рядом у входа. У стены два дивана такого же типа. Кроме этой мебели, в комнате нет ничего.
Она смотрит, как священник выдвигает кресла в центр комнаты, поворачивает их спинками, чтобы сидящие не видели друг друга, потом жестом приглашает ее сесть в одно из них.
Линда ставит свою сумочку на пол рядом с креслом и снимает пальто. В ней растет беспокойство. Невероятно, неужели она действительно расскажет о своих грехах в этой комнате, где они сидят спина к спине, — ничем не скрытые, не находясь в исповедальне?
— Отец, прости меня, ибо я согрешила, — начинает она чуть слышно.
Сначала стоит продолжительная тишина.
— У тебя есть грехи, в которых ты желаешь исповедаться? — подсказывает священник. Его голос кажется то ли скучающим, то ли усталым.
