— Да, — вздохнул Аксель. — Я другого не пойму, главного. Почему все — и сильные, и слабые — не могут поискать себе какой-нибудь другой смысл жизни? Кроме денег и власти?
— Во-первых, не забудь, — напомнил Хоф, — мы говорим не обо всех людях. А только о тех, кто очень хочет что-то иметь и за кого-то решать. Например, как быть со Штроем… А во-вторых, — и в-главных, тут ты прав! — даже самый сильный человек боится того, что сильней его. Жизни, как я уже сказал. Этот страх ему заботливо прививают с детства, а он передаёт его своим детям. Мы с тобой описали круг и вернулись к исходной точке.
— А я вот не вижу, что в жизни такого страшного! — фыркнул Аксель. — Разве искать настоящий смысл жизни — страшно? По-моему, это даже интересно… И Кри так считает!
— Кри, боюсь, не обойдётся без денег и власти на пути к своим целям, если только они у неё не изменятся, — сдержанно сказал комиссар. — Но оставим в покое твою маленькую сестру. Ты спрашиваешь, что страшного в настоящем смысле жизни? Да хотя бы то, что этот смысл для каждого из нас — свой собственный и один-единственный. Этвас Безондерес, так сказать… Жаль только, что у Фибаха не хватило характера жить согласно своему имени! Каждый, у кого мечты свои, а не заёмные, должен отстаивать их с боем, прорываясь к цели сквозь всеобщее непонимание. Иначе говоря, это герой. Легко? Не слишком… Проще ограбить банк. Или объявить войну соседям. Или совсем никого не любить, потому что любовь тоже надо отстаивать. Все эти вещи, Акси — и многое другое, к сожалению, — люди зачастую делают не из жадности, подлости и хитрости, а просто-напросто со страху. Но думать, мечтать и любить со страху — нельзя… Ведь даже если ты ничего не отстаиваешь, а просто сидишь и думаешь — своё, незаёмное! — этим ты уже бросаешь вызов огромному, непонятному, жуткому космосу… Разве не закружится голова?
— Закружится… — эхом повторил Аксель. — Но я бы хотел так жить!
— Все бы хотели, — неожиданно улыбнулся Хоф. — Да-да! Даже те, кто очень боится. Сколько примеров знает история… и каких примеров! Людьми словно овладевает массовое безумие. Они бросают всё — семью, обжитой дом, стада и кладовые — и устремляются очертя голову за тем, кто придёт и скажет: «Я знаю, что делать! Опомнитесь, несчастные!» Жанна д’Арк, Магеллан, Лютер… любой школьник легко продолжит этот список. И пока такие люди есть на Земле, она имеет право жить, и жизнь её не лишится смысла. Надо всегда держаться до последнего, даже когда уже нет никаких сил, никакой надежды! Может, тогда и господин Штрой окажется слишком самоуверенным…. Видишь, друг Аксель: ещё недавно я не верил, что ты сможешь то, на что не способен мой полицейский аппарат. Но ты сделал это! А вдруг ты теперь сделаешь то, чего не может весь взрослый мир?
— Не знаю… — неуверенно сказал Аксель.
Пока одиннадцатилетний мальчик и не слишком крупный полицейский чин решали судьбу человечества, в комнате посветлело. Аксель встал и подошёл к окну.
— Утро, — сказал он. — Последнее утро. А мы так ничего и не придумали!
— Ничего… — откликнулся Хоф.
— И знаешь, что? — повернулся к нему Аксель. Его серые глаза потемнели и особенно напоминали сейчас комиссару глаза Кри. — Раз ничего — то ничего и не надо! Просто я пойду и откажусь стать звёздным духом! Я уверен — дедушка поступил бы так же.
— Он и поступил так же, — негромко напомнил комиссар.
— Ты хочешь сказать, что он ошибся? Что ему надо было убить своих врагов? Но я не хочу, не хочу, не хочу никого убивать! Да и не могу, кстати, — поспешно добавил он. — И потом… я решаю только за себя. Кри может остаться!
— Нет, — послышался хрипловатый от сна голосок Кри. — Я не останусь, Акси. Что мне делать тут одной?
— Вы хорошо подумали? — спросил комиссар. — Не будете жалеть?
— Нет! — хором ответили дети. И так же хором спросили: — А ты?
— Я? Ну, мне никто и не предлагал выбирать… Но я в любом случае не уйду из замка. Это как в кино: взяли тебе билет — дождись конца сеанса.
— Тогда пошли скорее! — заторопился Аксель. — Нечего тянуть. И пусть они там не воображают…
— Последний совет, — сказал Хоф. — До девяти ещё целых два часа. Умойтесь, и давайте плотно позавтракаем.
— Зачем? — спросила Кри с горечью. — Кому это теперь нужно?
— Мало ли что… Ничего не стоит делать на скорую руку — даже умирать. Давайте-давайте!
Больше никто не спорил. Все умылись и даже не так уж скверно позавтракали, хотя и без особого аппетита. Но зато ничего не боясь и ни от кого не скрываясь! В конце завтрака Аксель заметил, что комиссар получил по линии доставки целую сумку с гигантскими гамбургерами и пару термосов с чаем.
— Зачем это? — спросил он.
— Дурная привычка, — не очень понятно ответил Хоф. — Неси свои вещи, Кри!
Кри убежала к себе и несколько минут не появлялась. Сквозь прозрачную стенку Аксель видел, как она собирается. Подтянув лямки рюкзака, она с минуту подумала, а затем, к изумлению мальчика, шагнула к телефону на столе. И, приложив трубку к уху, начала быстро шевелить губами.
— С кем это она? — изумился Аксель. И выскочил за порог. Когда он появился в дверях комнаты Кри, девочка уже кончала говорить. До него донеслись её последние слова, в которых звенели слёзы:
— Мамочка, папа, до свидания! Я люблю вас!
И она бросила трубку. Плача, повернулась и увидела потрясённое лицо брата.
— Кри… — вымолвил он. — Что ты? Это же обман, ты ведь знаешь…
— Ну и пусть, — выговорила она дрожащими губами. — А вдруг они всё-таки услышат…
Аксель обнял её и вывел в коридор. Хоф с его рюкзаком и своей пузатой сумкой уже ждал их. Странно, но при виде его невозмутимого лица и запасов провизии на душе у детей отчего-то стало чуть легче, словно им предстояла всего лишь воскресная загородная прогулка. И все трое без единого слова, не торопясь, зашагали к обсерватории.
Когда они появились на балконе, то увидели мальчика в белом. Он сидел на верхней ступеньке и, уронив голову на колени, казалось, спал. Но, едва троица поравнялась с ним, подвинулся, освобождая проход.
Штрой, как и вчера вечером, сидел за чайным столиком. Только сам столик уже не стоял на полу, а парил под куполом помещения. Голова Многоликого была повёрнута к созвездию Плеяд, и он что-то тихо-тихо говорил звёздам на незнакомом, но очень мелодичном языке. Язык этот явно не имел ничего общего с тем омерзительным скрежетанием, которое Аксель слышал по телевизору. Плеяды тихо мигали, словно слушали и соглашались.
— Гости, — объявил мальчик за спиной пришедших вполне бодро и даже звонко. Штрой глянул вниз, сказал Плеядам: «Млем» (наверное, это означало: «Извините, я перезвоню»), — и опустил свои столик и кресло на площадку. Ту самую, где вчера приземлился в своём бутоне.
— Доброе утро! Надеюсь, вы ещё не завтракали? — любезно спросил он, меняя космические глаза на ласково-голубые.
