— Вот чего нет, так нет, сержант! Забавная ситуация: Василий идет по улице, а за ним по пятам следует целый выводок полицейских. Тогда уж точно — конец моему бизнесу.
— Как хочешь. Но будь осторожен.
— Само собой. Позвольте спросить, сержант?
— Спрашивай.
— Зачем они убили Ирину?
У меня имелось много ответов. Например, по показаниям Эхеа получалось, будто изначально они планировали использовать Ирину в качестве наживки, и лишь неожиданная смерть Тринидада побудила их перестроиться на ходу и устранить девушку, чтобы избавиться от свидетелей. А по моей гипотезе выходило совсем по-другому: расправа над Ириной была предрешена, так как, увезя ее за шестьдесят километров от дома и бросив труп в уединенном месте, они надеялись сбить полицию со следа. Оба предположения сводились к одному: для убийц Ирина означала не больше, чем инструмент для совершения преступления. Но я не отважился сказать такое Василию, поэтому тотчас сочинил новую версию.
— Человек, которого ты узнал на фотографии, до умопомрачения влюбился в твою девушку. А поняв тщетность своих надежд, взбесился и окончательно сошел с ума. Убив Ирину, он отомстил ей за пренебрежение.
Вполне правдоподобная история. Безусловно, Эхеа мог бы выбрать какую-нибудь менее привлекательную девушку. Но кто теперь знает, какими соображениями он руководствовался, выбирая себе жертву для заклания.
— Жизнь — сплошное дерьмо, сержант, — хриплым от слез голосом сказал Василий после непродолжительного молчания. — Ты мне говоришь, когда суд, и я обязательно приеду. Не беспокойся, — мне самому не терпится посмотреть на этого козла и плюнуть ему в лицо.
— Тебе не позволят подойти близко, Василий.
— Не важно. Я умею плевать метко и на большое расстояние, — похвастался он.
Что до остальных дел, то я не имел морального права решать их по телефону. И не хотел тащить за собой Чаморро. Она достаточно потрудилась, помогая мне в расследовании, чтобы взваливать на нее ответственность за то, что касалось только меня. Итак, я оставил ее в офисе, а сам спустился в гараж и, найдя свободную машину, отправился по знакомой дороге в Алькаррию.
День выдался пасмурный. Низкое хмурое небо отравляло душу невыносимой хандрой. Я медленно двигался по автостраде в сплошном потоке дождя, который «дворники» не успевали смахивать с лобового стекла, и чуть не прозевал нужный поворот. На проселочной дороге дождь стал стихать, а когда машина подъехала ко входу в штаб-квартиру местного отделения Гражданской гвардии, то почти прекратился, роняя на асфальт лишь мелкие рассеянные капли.
— Вила! — восторженно завопил Марчена, не сумев обуздать своего темперамента. — А мы уж подумали, что ты о нас совсем забыл. Куда нам с суконным рылом да в калашный ряд. Следователям по особо важным делам не больно-то нужны какие-то провинциалы!
— Ты неправ, — запротестовал я. — Мой приезд — тому подтверждение.
Я ввел его в курс последних событий, так как чувствовал перед ним и его ребятами моральные обязательства, и потом, дело имело к нему самое непосредственное отношение. По меньшей мере два из преступлений — смерть Тринидада и незаконный вынос радиоактивных материалов с территории станции — произошли в его округе.
— Ну, признайся, я ведь сразу вышел на верный след, — потребовал он самодовольно. — Хотя Тринидада укокошили здесь, а вот дымком тянуло из другой кухни, где и готовилось блюдо. Я знал, что убийство не дело рук местных, и твердил об этом с самого начала.
— Похоже на правду, — заметил я. — Однако единственный признавшийся фигурант до сих пор клянется, будто смерть Тринидада оказалась несчастным случаем, — они-де планировали сделать лишь пару-тройку компрометирующих снимков.
— Держи карман шире! Слушай сюда, Вила. У меня не хватило мозгов изучить латинский, зато у меня есть нюх. Повторяю, беднягу хотели исключить из кругооборота. Фотографии, говоришь? А куда же тогда подевался фотограф?
— У меня возник точно такой же вопрос, — согласился я.
Марчена буквально силой заставил меня выпить кофе. Я сел за руль машины только в начале первого и направился к последней цели моего путешествия, однако не застал Бланку Диес дома — она ушла на кладбище, воспользовавшись кратковременным просветом в тучах. Так мне сказала открывшая дверь девушка. Я спросил дорогу и отправился вслед за вдовой.
Кладбище было небольшим. В старой части виднелось несколько замшелых, почти стертых надгробий. Проходя мимо, я обратил внимание на одну из могил, над которой вместо памятника возвышалась отполированная до блеска металлическая табличка, гласившая: Частное владение, и подумал, что куча заботливых отпрысков стоят дороже всякого мрамора. Загородка, отделявшая старое кладбище от нового, повалилась на землю, а боковые стены были продолжены в длину, образуя новое пространство метрах в пятидесяти от того места, где стоял я. На этом только что освоенном и обновленном десятком захоронений участке я и увидел прямой силуэт Бланки. Она положила на могильную плиту несколько белых гвоздик. Эпитафия на плите не отличалась оригинальностью: «Ты навечно останешься в сердцах детей и жены».
— Добрый день, сеньора Диес, — сказал я негромко.
Бланка ответила не сразу. Она продолжала смотреть на надгробие отрешенным взглядом. Я стал в нескольких шагах за ней и молча ждал.
— Здравствуйте, сержант, — заговорила она наконец. — Сегодня утром я вновь прочла имя своего мужа в газетах. Вы, должно быть, знаете почему.
— Кое-что знаю.
— А со мной поделитесь?
— Отчасти я за этим и пришел.
Бланка повернулась. Она недавно плакала, и ее черные глаза блестели, словно озаренные внутренним светом.
— А еще зачем?
— Затем, чтобы принести вам мои глубокие извинения, — объяснял я. — Сейчас, когда все кончено, я отдаю себе отчет, насколько неделикатным выглядело мое поведение в некоторых случаях. Надеюсь, вы поймете: я действовал так во имя достижения благой цели.
— Вы вправе не только надеяться, но и рассчитывать на понимание, сержант, — поправила меня она. — И этим все сказано. Только Господь может судить о справедливости тех или иных поступков. И что же вы узнали в конце вашего многострадального пути?
Не очень удобно изливать душу, стоя на кладбище по колено в грязи. Но я принял удар на себя и рассказал ей о последних событиях, понимая, что Бланка, как никто другой, имела право о них знать. Она выслушала меня, не изменившись в лице, даже тогда, когда я не стал утаивать от нее участие Тринидада в организации убийства. Я умолчал лишь о некоторых деталях, характеризовавших степень его падения: например, о том, с каким хладнокровием он рассчитал толщину стенок свинцового контейнера, благодаря чему радиация медленно и мучительно отравляла организм Очайты изнутри, почти не обнаруживая себя во внешних проявлениях. Но Бланка, по-видимому, сделала выводы сама, потому что спросила:
